Дневники 1870-1911 гг.

12 января 1880. Суббота.

В третьем часу ночи

Скучный и тягостно проведенный день, как скучно и тягостно и все пребывание в России. Скучал нередко в Японии, скучаю почти всегда в России. Где же лучше? Там и тогда, где есть настоящее дело. Пусть помнится и чувствуется это, когда буду в Японии. <...> И все-то — благо, все — добро! Но было бы более благо, если бы не быть людям, имеющим серьезную нужду, в положении нищих. Возмущает меня сбор — необходимость стучаться и получать грубые, вроде вчерашних, прогоны (в буквальном значении).

Для приобретения смирения — пожалуй; но что же, если подобные факты возбуждают, как у меня вчера, злой хохот? Я хохотал в нескольких местах, а на дне души — злость, дурной осадок. Ненатуральное, насильственное что-то в этих сборах для собирающих. В Священном Писании нет этого. Давид только предложил. Павел только посоветовал и определил правило. Господь с ним, с этим делом сбора! Не знаю, что из него выйдет; знаю, что в Японии будет Храм, но как устроится — не знаю; нравственного мучения моего в этом деле будет немало, думаю. Что ж? Хоть на куски, лишь бы было Христианство в Японии! <...>

13 января 1880. Воскресенье.

В десятом часу вечера

Утром, в десятом часу, позвал Владыка и долго беседовал. Велел отдать из икон, пожертвованных им, Святого Исидора Пелусиота Афонскому Архимандриту Феодориту, по просьбе Афона («Вам»- де «там икон Святых много не нужно»); и рассказывал, что на Кавказе горцы икон женских Святых не чтут — странностию им кажется, по униженному состоянию женщин; чтут больше всего из Святых Илью Пророка (и просят дать дождя), Архангела Михаила (и просят победы), Георгия и прочих. На замечание, что в Японии христиане о житиях Святых еще мало знают, я ответил, что, напротив, христиане ничем столько не интересуются, как жизнеописаниями Святых. О христианских именах — советовал не давать имен труднопроизносимых и рассказал, как один жаловался Архиерею на священника, что дал сыну его имя Иуды («Никто»-де «проходу не дает — Иуду родил»); Архиерей определил пред Причастием переменить имя; а Московский Филарет рассказывал ему слышанное о Московском Платоне — о мальчике Спасе, во имя Спаса Нерукотворенного.

Я выразил сетование, что нет хорошо исследованных житий Святых Апостолов; но, видно, и в самом деле нельзя написать более полных — по совершенному неимению материалов нигде на свете. Владыка сам несколько раз велел Архимандритам, жившим в Риме, достать возможно полное и лучшее жизнеописание Апостола Петра: «Уже, кажись, где бы и быть такому, как не в Риме? Но — нет; быть может, впрочем, и по невозможности доказать двадцатипятилетнее пребывание Апостола Петра в Риме, паписты не написали полного жития его; на каком-нибудь же основании Метафраст перечислял страны, где был он; но более обстоятельных сведений — не известно; то же — и о других Апостолах» . И рассказал, как он писал о Петре, что «всегда, как Петру сказано что-нибудь особенное, на что ныне ссылаются католики, тотчас же за сим следует искушение для Петра: "Ты еси Петр" — и тотчас: "Иди за мною, Сатано"; "Молился о тебе, да не оскудеет вера твоя" — и троекратное отречение Петра... (Мф. 16:18, 23). Значит, Петру и говорится особенное по предвидению его падения , чтобы научить смирению его и всех, а не для римских целей ». Я рассказал о клевете на меня протестантов по приезде моем в Едо, когда я стал в Сиба изучать буддизм; и о житии Царевича Ио- асафа по исследованию Макса Мюллера. Зашла речь о Фомитах в Индии, и Владыка выразил желание узнать обстоятельнее о них. Нужно найти источники сведений и доставить ему и в русскую печать. Рассказал о посещении его в прошлом году английским епископом. «Надеюсь, вы найдете у нас что-нибудь хорошее, а не так, как другие из вас,— называют нас идолопоклонниками за то, что мы имеем иконы, сообразно с Вторым <Никейским Седьмым> Вселенским Собором, имея в них писанное красками Слово Божие и поклоняясь на иконе Богу, как Он явился людям». <...>

15 января 1880. Вторник

Вчера вечером, когда собрался было идти к Щурупову, пришел Александр Николаевич Виноградов и проговорил об иконо-писи с час. Видно, что — теоретик и археолог по части иконописи превосходный. Если бы оказался и практически таким хорошим живописцем, то лучшего и не надо для Миссии. У Щурупова спросил о цене плана Храма с деталями — запросил семьсот пятьдесят рублей. На мои слова, что — дорого и чтобы он подумал и уступил, рассыпался в болтовне на эту тему, выбежал даже на лестницу, все уверяя, что меньше нельзя. <...>

16 января 1880. Среда

Утром с Щуруповым были у Владыки — план Владыка одобрил. Зашел Щурупов ко мне; тут же пришли граф Евфимий Ва-сильевич и Ольга Евфимиевна от Обедни. Граф едва взглянул на три Алтаря подряд, как и рассердился и закричал, что теснота будет в Алтарях (и руки у него затряслись). Что за раздражительность, в высшей степени неприятная и для других, на нервы как- то действует. По уходе их я стал опять толковать с Щуруповым о цене — просит опять семьсот пятьдесят рублей. Я предложил пятьсот, ссылаясь, что Реутов за более трудный план с деталями просил всего шестьсот рублей. Щурупов рассердился, наговорил грубостей (вроде «Коли нищенствуете, нечего и заказывать», «Художники с собой шутить не позволят»), бросил план и ушел. Видно, что старик очень жаден до денег, и нечестен же притом. Увидим, что дальше. <...>

17 января 1880. Четверг

Утром был отец Исайя, чтобы условиться о времени отправления вместе с ним в воскресенье в Мраморный дворец. Потом принесли шесть икон и два прибора воздухов от Государыни Цесаревны в Миссию, переданные ею Константину Петровичу Победоносцеву и от него теперь присланные. То и другое — в высшей степени изящно. Письмом попросил Константина Пет-ровича поблагодарить Государыню Цесаревну. Дар ее, конечно, будет храниться Японскою Церковью как святыня. <...>

В третьем часу был у Александра Николаевича Виноградова. Тотчас же явился и граф Евгений Евфимович Путятин, по любви к старым произведениям учености и искусства. Пока стемнело, смотрели коллекции по церковной архитектуре и иконографии. Виноградов серьезностью отношения к своему делу все больше и больше нравится мне. Нужно будет, кажется, подвергнуть его испытанию в практике иконописи в Новодевичьем монастыре. Вернувшись в Лавру, побыл у Владыки, чтобы спросить, что делать с Щуруповым, — велел не ссориться. Увидим. Быть может, по пессимизму моего воззрения на людей, Щурупов кажется мне плутом, который еще огреет карман Миссии не на одну сотню, не говоря уже о семистах пятидесяти рублях, которые я должен буду отдать ему, вследствие приказания Владыки не ссориться. Сходил в баню. Явился Обер-Прокурорский курьер. Что? Поздравить с монаршею милостию. Мелочи не оказалось, хотел занять у Андрея — ушел; велел курьеру после прийти. Бедный люд — тоже живет одними подачками, а жалованье поди самое незначащее.

19 января 1880. Суббота

<.„> А тоска-то, тоска во все эти дни! Как один с собою останусь, так хоть умирай от недостатка живого дела! Ужель это дело — собирать тряпье по церквам? И как же надоели мне все эти разъезды, всегда почти впустую. Собирать пожертвования — мука. И дают как же плохо. Сегодня, например, адмиральша Рикорд суетилась-суетилась и вынесла пятьдесят рублей, хоть книжка лежала у нее уже три дня. Каждый день — в разгоне, и почти каждый день — нуль!

20 января 1880. Воскресенье

Утром заехал к графу Путятину отдать Ольге Евфимовне «Христианское чтение» за 1838-й год, часть первую, нужное для чего-то графине Марье Владимировне Орловой, и Ветхий Завет в картинах, купленный вчера в музее по просьбе Евгения Евфимовича. Оттуда к Обедне отправился в дом графа Сергия Дмитриевича Шереметева, по его приглашению. Обедня начинается в одиннадцать часов; служил сегодня старец, отец Платон из Сергиевского собора. Я пришел рано; потому седой дворецкий, держащий себя очень достойно, повел показать Образную графов. Комната по стенам до потолка сплошь уставлена иконами; по одну сторону — иконы, принадлежащие графу Сергию, по другую — юному графу Александру; в смежной, в стеклянных шкафах, — Походная церковь фельдмаршала графа Бориса Шереметева. Есть очень древние иконы — например, благословение от Папы графу Борису с лампадой редкой работы, Мальтийский Крест Бориса; везде блестят бриллианты, аметисты и золото; одна небольшая икона стоит двадцать тысяч. Ровно в одиннадцать началась Обедня. Певчих — пятнадцать человек; голоса — превосходнейшие; управляет Ломакин; певчие — все любители, получающие притом от графа большое жалованье; есть люди в больших чинах — например, один, кончивший курс в Киевской Духовной Академии. Поют, конечно, превосходно. После Обедни граф Сергий позвал к себе. Большое общество. Между прочим — Константин Петрович Победоносцев. Он-то и есть благодетельный гений Миссии, внушивший графу пригласить меня. Прошедши ряд великолепней-ших комнат, в одной (должно быть, в библиотеке) все собрались и стали пить чай. Графиня усадила меня около себя. И начались расспросы про Миссию в Японии. Константин Петрович помогал мне, вызывая на рассказы. Все слушали внимательно. Когда зашла речь о католиках и я стал характеризовать их, некоторые из гостей встали и ушли — должно быть, католики, и не по вкусу пришлось; поделом! Не Православию с поля уходить. При речи о протестантах кто-то промолвил: «Вот здесь бы быть редстокис- там » (видно, в этом доме нет их). Я уже довольно устал говорить, когда пригласили к завтраку; графиня повела меня впереди и пред столовой предложила закусить — я, кажется, один и воспользовался закуской; стаканчики к водке в виде шариков — впервой видел. В столовой накрыт был огромный стол — и оказалось, что все места не остались пустыми; для детей еще в углу накрыт был другой столик. Завтрак состоял из пирога и рыбы (для меня) и того же пирога и котлеты (для других); из напитков подавали херес, красное вино и пиво. После завтрака подали пол оскал ьницы. Все кончилось весьма скоро; украшений в столовой и на столе — никаких; посуда — очень простая; только дворецкий разукрашен был в великолепную ливрею. После завтрака тем же порядком отправились в прежнюю комнату. Дети шумно разбежались по комнатам; в столовую также вбежали шумною толпою; графиня иногда кое-кому из них делает замечание — тихо. Вообще, счастливее и лучше дома, кажется, и представить нельзя. Граф и графиня — оба молодые и красивые; у них — четверо детей; кажется, — все мальчики; одеты в белых русских рубашках; игривы, милы и хорошо направляются, как видно, — кто подвернется под руку, тотчас же просит благословения и непременно целует руку. В обществе были и старые люди, но больше молодежи. Графиня сама стала варить кофе, а меня опять заставили говорить о Японии. Граф Сергий был особенно оживлен и сказал, что хочет еще поговорить со мною отдельно, для чего спросил, когда может приехать ко мне; я предоставил ему назначить время и заранее известить меня. Должно быть, собирается пожертвовать на Храм.