Сэр Гибби

Сердце моё стучало, как пожарный насос на большом пожаре… Ну что, не чудной ли это был сон? Правда, мэм, я его кое–где приукрасил да причесал, чтобы Вам лучше было слушать.

Джиневра с самого начала была полностью поглощена его рассказом, и её карие глаза, казалось, расширялись всё больше и больше с каждым его словом. Её подруги тоже внимательно слушали и теперь молчали с таким видом, как будто увидели павлинье перо в хвосте у индюшки. Когда Донал закончил рассказывать, в глазах Джиневры показались слёзы, но то были слёзы чистого сочувствия, ибо она не поняла, что Донал хотел сказать лично ей. Лишь много позднее она угадала имя прекрасной воительницы, потому что до сих пор никто не говорил ей о том, что имя «Джиневра» означает на её родном языке. Трудно было найти более простую, милую и безыскусственную девочку, и к тому же она была ещё слишком юной, чтобы подозревать пылкие намерения в мужском сердце.

— Ах, Донал, — сказала она, — мне так жаль бедного змея! Но это очень нехорошо, что ты видишь такие сны!

— Почему же, барышня? — немного испугавшись, спросил Донал.

— Это очень несправедливо с твоей стороны, — ответила она. — Такая прекрасная девушка–рыцарь и вдруг ведёт себя так не по–рыцарски! Я уверена, что если бы девушки и впрямь могли становиться рыцарями, они были бы ничуть не хуже мужчин.

— Я в этом и не сомневаюсь, барышня, Вы не думайте! — воскликнул Донал. — Только ведь сны — штука глупая, бессмысленная; разве я мог что–нибудь с ним поделать? Как увидел, так и рассказал.

— Ладно, ладно, Донал, — строгим и высокомерным голосом вмешался мистер Склейтер. Оказывается, он почти всё это время стоял за спиной нашего поэта, о чём тот даже не подозревал. — Вы уже и так достаточно позабавили наших дам своими романтическими сказками. Видите ли, дорогой мой юноша, такие истории прекрасно годятся для того, чтобы рассказывать их у камелька на кухне, в деревне или на ферме, но для гостиной они, право не подходят. И потом, наши дамы почти ничего не поняли; они не привыкли к такому сильному шотландскому выговору. Пойдёмте со мной, я покажу Вам кое–что интересное.

Ему казалось, что Донал утомляет гостей и к тому же мешает Гибби поближе с ними познакомиться, а ведь они были приглашены именно для этого.

Донал поднялся.

— Вы так полагаете, сэр? А я–то думал, что все мы живём всё в той же старой доброй Шотландии — и не только на Глашгаре, но и здесь, в городе. Но, может статься, мой учебник по географии немного устарел… Вы ведь всё поняли, мэм? — спросил он, поворачиваясь к Джиневре.

— До единого слова, Донал, — ответила она.

Разом успокоившись, Донал последовал за хозяином дома.

Теперь на его место уселся Гибби и тут же начал обучать Джиневру алфавиту глухонемых. Другим девочкам он показался гораздо более интересным, чем Донал, — прежде всего, потому что не мог разговаривать (уж лучше вообще молчать, чем говорить с таким жутким деревенским акцентом!) - и гораздо более забавным (хотя не таким забавным, как нелепое платье его товарища). И потом, у него такое романтическое прошлое! И к тому же, он баронет!

Через несколько минут Джиневра усвоила все буквы, и они с Гибби начали оживлённо разговаривать, чего раньше никогда не было. Правда, пока беседа получалась довольно медленной и утомительной. Говорили они, по большей части, про Донала. Но тут миссис Склейтер открыла рояль и позвала всех к инструменту. Она сыграла что–то сложное и бравурное, а потом спела изящную арию на итальянском языке, которая невежественному Доналу показалась отменным образцом кошачьей музыки. Затем она попросила мисс Кимбл сыграть и спеть им что–нибудь. Та отказалась, правда, ни слова не сказав о том, что у неё нет ни слуха, ни любви к подобным развлечениям, но добавила, что мисс Гэлбрайт, вероятно, не откажется спеть.

— Ну хотя бы разок, дорогая, для такого случая! — сказала она. — Спойте нам ту милую шотландскую песенку, которую Вы время от времени напеваете.

Джиневра поднялась и робко, но спокойно подошла к роялю и спела стихи, специально написанные на старую и простую шотландскую мелодию:

Когда она закончила и обернулась, то увидела, что за её стулом нестройным полумесяцем стоят священник, бывший пастух и немой баронет.

Из этих четверых трое знали, что стихи принадлежат перу Донала. Пусть читатель сам решит, кем ощущал себя наш поэт, возвращаясь домой, — неуклюжим деревенским парнем в синем сюртуке и бумазейных штанах или крылатым гением поэзии. В любом случае, он чувствовал себя достаточно вознаграждённым для одного вечера и, вернувшись, смог снова приняться за книжки. Кроме того, когда гостей позвали к ужину, Донал вдруг сообразил, что в этом доме его принимают не настолько радушно, чтобы он смело мог пройти со всеми к столу, да и оказывая гостеприимство мистеру Склейтеру, его мать не ожидала от него взамен ничего подобного! Когда все отправились ужинать, Донал намеренно пошёл последним, спускаясь с лестницы в одиночку позади перешёптывающихся девочек, и, когда они свернули в столовую, потихоньку выскользнул на улицу и побежал к себе домой, назад к мебельной лавке и своим учебникам.

Когда пришло время прощаться, Гибби решил проводить дам до пансиона. Наконец–то он узнал, где найти Джиневру!

Глава 47

Урок мудрости

Прислушавшись к просьбе своей жены, мистер Склейтер сделал всё, чтобы показать сэру Гилберту, как неразумно с его стороны полагать, что он способен поступать в соответствии со словами нашего Господа. Хотя, наверное, сам он пришёл бы в ужас, если бы прочёл подобное описание своей попытки, тем не менее, суть её сводилась к следующему: не стоит понапрасну тратить свои силы, стараясь соблюдать Божьи заповеди, потому что это невозможно. Он сам, будучи священником, знает, что любые попытки это сделать будут тщетными, и поэтому никогда никого к этому не призывал. Он разъяснил Гибби (и по большей части, вполне справедливо), как трудно бывает верно истолковывать слова Господа и как часто люди допускают в этом грубые ошибки, но так и не раскрыл перед ним ни духа, ни жизни, заключённых в этих словах. Он доказывал, что Христос говорил в переносном смысле гораздо чаще, чем это может показаться на первый взгляд; но почему–то в его толковании смысл любого образа всегда оказывался меньше и незначительнее самого образа, а сравнения и притчи были прекраснее и величественнее, чем те истины, на которые они указывали. Всё время, пока мистер Склейтер читал своему подопечному это нравоучение, в его голосе звучала нотка упрёка и обличения, и Гибби не заметил в его речи ни одной искры любви и восхищения Господом, ни одного признака того, что для этого так называемого Божьего служителя Христос и вправду был прибежищем и утешением; что Он, Радость Отцовского сердца, живое Блаженство всей вселенной, хоть что–нибудь значил для души сотворённого Им человека, который к тому же взялся проповедовать Его Благую весть, едва зная о Нём что–либо кроме Его имени; что жизнь Божьего Сына была для него не только мыльной водой для пускания богословских пузырей через трубку своих личных догадок и соображений. Суть нотации мистера Склейтера сводилась к тому, чтобы заглушить в своём подопечном все подлинные стремления познавать Бога через послушание и свести на нет всю его страсть по истинному Благу.