Ты дивно устроил внутренности мои

6.

Служение

Я закрыл глаза и мысленно перенесся назад в прошлое. Мне вспомнились те редкие моменты, когда я испытывал огромное удовольствие, можно даже сказать, счастье, от результатов выполненной работы. К моему удивлению, моя память обошла стороной пышные застолья, наполненные впечатлениями поездки во время отпусков, волнующие церемонии награждения. Вместо этого я припомнил дни, когда мы — несколько врачей — сплоченно работали всей командой ради спасения жизни людей. Нам приходилось прилагать колоссальные усилия, чтобы, преодолев разрушительное воздействие проказы, сохранить человеку зрение или спасти ногу от ампутации. В то время это давалось нелегко. Условия работы были тяжелейшими: хирургические операции делались в примитивной обстановке на раскладном столе, когда за окном стояла 45–градусная жара. Не было электричества, и, чтобы хоть что–то можно было разглядеть во время операции, ассистент светил на пациента карманным фонариком. Но тогда у нас была великая цель: помочь нуждающимся, и все мы работали с необычайным подъемом.

Я очень хорошо запомнил одного из своих пациентов. Его звали Садагопан, друзья называли его Садан. Он родился на юге Индии в интеллигентной, принадлежавшей к высшей касте семье. Садан получил хорошее образование, имел утонченную натуру. Но проказа сделала его отверженным. При виде его воспаленных язв прохожие на улицах не могли скрыть своего отвращения. Он постоянно слышал оскорбительные слова в свой адрес. Его не обслуживали в кафе, не пускали в автобусы.

Садана охватило отчаяние. Когда он был доставлен в Веллор в нашу больницу, его лицо еще выглядело нормальным, а вот пальцы рук не могли двигаться, кончики пальцев уже отсутствовали; ноги были усыпаны кровоточащими язвами: куда бы он ни наступал, везде оставались мокрые темные пятна. Непрекращающийся инфекционный процесс поразил и костную ткань: ступни этого молодого человека уменьшились почти вдвое. Садан был болен классической проказой в тяжелой форме. Болезнь достигла уже такой стадии, что он не мог шевелить ни руками, ни ногами. Наша команда врачей начала отчаянную борьбу за его жизнь.

Мы догадывались: больной проказой теряет осязательные ощущения — он не чувствует боли. При ходьбе человек опирается, в основном, на пальцы ног. Пальцы больного испытывают чрезмерную нагрузку и ничего при этом не чувствуют. В результате они просто стираются. Мы пришли к этому выводу на основании исследования обуви пациентов. Язвы располагаются у них по всей ступне, а мокрые пятна от них остаются только на передней половине внутренней части ботинок. Если бы нагрузка на ступню распределялась равномерно по всей поверхности, то больная кожа смогла бы ее выдержать, и у наших пациентов не было бы таких страшных последствий.

Садан идеально подходил для эксперимента по проверке наших предположений. Он с готовностью согласился поселиться в соломенной хижине, принадлежащей расположенному в отдаленном районе нашему Центру Новой Жизни. Он соглашался на все, что могло бы улучшить его состояние. Сначала ему был прописан постельный режим — пока язвы на ногах не зарубцевались. Потом мы снабдили его специальными мягкими сандалиями. Он был несказанно счастлив, когда снова смог ходить. Но меньше чем через неделю у него на ноге появился мокнущий красный волдырь, и ему снова пришлось лечь в постель. Изо всех сил мы старались не падать духом. Наша бригада врачей проводила длительный эксперимент, стараясь определить: какой тип обуви больше всего подходит в данном случае.

Этот эксперимент продолжался три года. Невозможно описать в нескольких словах, сколько надежд и разочарований нам пришлось пережить. В качестве лечебной обуви мы испробовали: ботинки со специальными подошвами, изготовленными из пластырей; деревянные сабо; пластиковые ботинки, выполненные методом литья в восковых формах. Я искал подходящий материал для ботинок. Для этого мне пришлось поехать в Калькутту, где я учился получать смесь поливинилхлорида. Потом я ездил в Англию на испытания распыляемых пластмасс.

Я все искал и искал. Терял терпение и опять начинал все сначала: я был обязан сделать что–то для спасения жизни своих двух горячо любимых друзей. Одним другом была теория, точнее, предположение, родившееся и оформившееся в моем мозгу: деформацию тканей, вызываемую проказой, можно предотвратить. Я уже знал: болезнь поражает, в основном, нервы. Следовательно, надо искать способ защиты пациентов от саморазрушения именно в этом направлении. Мы собрали огромное количество подтверждений моей теории, добились значительных успехов в лечении незапущенной стадии болезни. То, на что мы тратили немалые усилия, было не просто бездушной научной теорией — это был выхаживаемый совместными усилиями наш общий ребенок. Несмотря на сильную оппозицию в лице старших и более опытных врачей, наша небольшая группа, работающая в Веллоре, отдавала общему делу все свое время и все свои силы. Мы пытались разобраться в причинах проказы и преодолеть древнейшие предрассудки, связанные с этим заболеванием. И теперь, спустя месяцы и годы, в течение которых Садан проводил бесконечные испытания одного вида обуви за другим, а язвы все не рубцевались и постоянно кровоточили, наша теория была обречена на смерть.

Вторым моим другом, которому я был обязан помочь, был сам Садан. В конце концов, мы экспериментировали с его ногами. Мы со своими идеями всего лишь вступили в азартную игру, а Садан поставил на карту свое тело и свою неугасимую надежду. Не раз наступали моменты такой безнадежности, что у меня уже не было сил подходить к нему и снимать носки для осмотра ног. Но никогда я не слышал от него ни одной жалобы. Я полюбил Садана. Я знал, что и он полюбил меня: я был его последней надеждой. Очень часто меня посещала мысль: ради его же блага я должен отказаться от своей идеи и провести ампутацию его ног. По крайней мере, тогда — на деревянных ногах — он сможет вернуться домой к своей семье.

После очередной неудачи мы начинали придумывать что–то новое: большие высокие твердые ботинки или, наоборот, открытые легкие туфли с мягкими эластичными подошвами. Каждое новое изобретение вселяло в нас надежду.

Иногда на апробацию новой модели уходил месяц. Если признаков инфекции не обнаруживалось, я радостно восклицал: «Садан, ну уж теперь–то мы нашли то, что надо!» Но, в конце концов, нас неизбежно постигало разочарование.

Я искал способы, чтобы перенести нагрузку с больного участка ноги на здоровый. В результате появлялись натертости на здоровой коже. Все наши доктора постоянно, как могли, подбадривали Садана; он подбадривал нас. От отчаяния у каждого на глаза наворачивались слезы, но мы старались плакать незаметно, чтобы другие не видели этого. Изо всех сил мы сдерживали злость и обиду на свое бессилие.

Помимо своей теоретической деятельности по изобретению ботинок, я еще очень много занимался физическим трудом. Каждый день после чтения лекций, практических занятий, после нескольких хирургических операций я шел в наш Центр Новой Жизни, чтобы позаниматься своим любимым столярным делом. Там у меня имелся комплект стамесок, долото и рашпиль, с помощью которых я обтачивал кусок дерева, придавая ему форму ботинка. Затем подгонял его под размер ноги Садана. Садан сидел на скамейке, а я вымерял месторасположение каждой выпуклости на его ноге и делал углубление на этом же месте в деревянном башмаке. В конце концов, пара обуви была готова, оставалось только пройтись по ней шкуркой. Получились аккуратные гладкие ботиночки, которые уже не могли повредить ничьи ноги. Я прикрепил шнурки, Садан надел новые ботинки — очередной эксперимент начался.

В течение последующих недель я постоянно проверял нагрузку, наличие воспаления и постоянно подтачивал ботинки в соответствующих местах. Но однажды Садан принес мне ботинок и показал в нем пятнышко крови. «Мне очень жаль», — сказал он. «Мне тоже», — промямлил я в ответ, и мы уже в который раз начали все сначала.