Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века

Про одного брата в Райфе известно, что он был настолько бдителен, что всякий раз, когда куда‑то шел, на каждом шагу останавливался и спрашивал себя: «Ну, что, брат, где мы сейчас находимся?» И если обнаруживал, что дух его занят пением псалмов и молитвой, говорил: «Это хорошо». Но если ловил себя на том, что думает о чем‑то ином, тотчас делал над собой усилие и восклицал: «Вернись, безумец, к занятию своему!» [748]

В глазах монаха–пустынника для того, чтобы подвизаться и постоянно побуждать себя к духовной брани, все способы были хороши. Один из них нашел очень изобретательный метод. Он собирал перед собой кучу камней и две корзинки, одну — слева, другую — справа. Каждый раз, когда ему приходила хорошая мысль, он клал камешек в корзинку справа, а если плохая — в корзинку слева. Когда наступал вечер, отшельник считал эти камешки, и если в левой корзинке камней было больше, чем в правой, то он лишал себя еды. А на следующий день, если ему на ум приходила худая мысль, он говорил себе: «Будь внимателен к тому, что ты делаешь, ибо тебе и сегодня придется голодать» [749]. Такая практика вряд ли была широко распространена, и мы можем найти что‑то и менее изобретательное. Однако она свидетельствует о том особом внимании, которое проявляли к себе отшельники, стараясь сохранить свое сердце в чистоте. Святой Антоний советовал своим ученикам письменно отмечать все поступки и движения души и говорил им: «Будем уверены, что, стыдясь известности, в значительной степени освободимся от худых помыслов» [750]. Брат, который собирал камни в корзины, возможно, не мог ни читать, ни писать, поэтому он и изобрел свой «оригинальный метод». Любая мелочь в поступках была очень важной, поскольку Отцы добивались абсолютной чистоты сердца, чтобы посвятить его одному только Богу. Не все имели одинаковые душевные силы, и некоторые считали для себя необходимым придумать довольно странные уловки. Иногда могло показаться, что они тратят всю свою энергию на борьбу с лукавыми помыслами, но на самом деле они старались сохранить помыслы добрые. О худых и лукавых помыслах мы знаем намного больше, но это только потому, что о них Отцы говорили охотнее. О добрых же они всегда говорили более сдержанно. Вот, например, что сказал авва Пимен: «Пока котелок на огне, муха туда не сядет. Также и монах, если он пребывает в духовном делании, то враг его, дьявол, никак не может поразить его» [751]. Согласно другому сравнению, приведенному аввой Моисеем Иоанну Кассиану, душа подобна мельничному жернову, который всегда в движении. Нужно постоянно наполнять его зерном, иначе он будет молоть плевелы [752]. Именно поэтому так необходимо постоянно повторять наизусть «священные глаголы», что, как мы уже говорили, и занимало весь день отшельника. Тогда он имел в сердце своем мысль о Боге, «памятование о Господе», как часто говорили Отцы.

Надежда на Бога

Мы уже говорили о том, сколь важное место в жизни Отцов–пустынников занимала молитва. В ситуации духовной брани именно молитва являлась оружием par excellence [753], ибо Отцы очень хорошо осознавали необходимость Божией помощи в этой борьбе против духовного зла. В отличие от языческих аскетов они прежде всего рассчитывали на благодать Божию [754]. Молитва была одновременно и щитом, который их обороняет, и копьем, с помощью которого они атакуют врага. Строка из псалма, которую авва Моисей посоветовал Иоанну Кассиану постоянно повторять: «Поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне» (Пс. 69, 2) — как нельзя лучше подходит монаху, порабощенному собственными помыслами [755]. Чтобы отбить их атаку, другой старец советовал своему ученику: «Встань и молись, говоря: “Помилуй меня, Сын Божий”» [756]. А еще один старец говорил так: «Встань, молись и пади ниц со словами: “Сын Божий, помилуй меня”» [757]. Все эти обращения, безусловно, произносились громко, но молитва при этом могла оставаться внутренней и совершаться тайно. Так, авва Аммон советовал всегда иметь в сердце слова евангельской молитвы мытаря: «Господи, милостив буди мне грешному» (Лк. 18, 13) [758]. Призыв прийти на помощь мог заключаться в одном только простом взгляде в небо. Макарий Египетский учил, что много говорить не нужно: «Нужно только воздеть руки и сказать: “Господи, как Ты можешь и как Ты знаешь, смилуйся”, или если находишься в брани: “Господи, помоги”. Ибо Сам Он хорошо знает то, что полезно, и Он сотворит нам милость» [759]. Он же говорил одному брату: «Если придет тебе помысел, никогда не смотри вниз, но всегда смотри вверх, и тотчас Господь придет тебе на помощь» [760].

В апофтегмах несколько раз встречается выражение, наилучшим образом указывающее на то, что необходимо сделать для победы над врагом: «бросить немощь свою» или «бросить себя перед Богом» [761]. Авва Пимен обычно употреблял его. «Брань против помыслов, — говорил он, — это как если бы человек имел слева огонь, а справа — чашу с водой. Если огонь разгорится, он берет воду и гасит его. Пламя есть семя врага, а вода — это бросить себя перед очами Божиими» [762]. Авва Исайя также часто повторял это выражение, для него оно означало суть монашеского труда в келье: «Брось себя перед Богом и делай все возможное, чтобы противиться всякому помыслу, всеянному врагом» [763]. Это выражение, главным образом, означало расположение души, но часто оно подразумевало и определенный жест: монах простирался ниц на земле, чтобы выразить свое смирение, ничтожество и немощь перед Господом, но одновременно — свою веру и покорность Ему.

Всегда винить только себя

Во всех откровениях и советах старцев, при всем их различии, мы всегда обнаруживаем смирение, которое может быть выражено различно, как положительным, так и «негативным» образом. Самые распространенные — такие: «не превозносись» и «обвиняй во всем себя» [764]. Они тесно связаны между собой. «Не превозносись» — то есть не оправдывай себя, не считай себя правым. «Обвиняй себя» — то есть, наоборот, считай себя виноватым и ответственным за все. Когда авва Пимен, описывая жизнь монаха в келье, перешел к вещам невидимым, он сказал, что следует «укорять себя в любом месте, где бы ни случилось быть» [765]. Предполагается, что для монаха это основное расположение души, именно оно приводит к миру с Богом и с окружающими. Но в то же время это никакой не «комплекс вины», ибо «я», которое в данном случае обвиняют, на самом деле не подлинное «я», глубинное, а лишь внешнее, мнимое. Оно и мешает монаху предстать в истине перед Богом. По мере его стараний именно подлинное «я» должно занять подобающее ему место перед очами Господа, и именно поэтому авва Пимен говорит так; «Когда душа обвиняет сама себя, Господь ее любит» [766].

Однажды Александрийский патриарх Феофил пришел в Нитрию и спросил одного старца о том, что, по его мнению, самое лучшее в образе жизни монахов–пустынников. Старец ответил: «Постоянное обвинение и осуждение самого себя» [767]. Любой христианин должен считать себя грешным перед Богом. Однако он ведь может и забыть про это, но отшельник в тишине своей кельи принуждает себя всегда об этом помнить. По выражению аввы Пимена, это и значит «тайно преуспевать в келье» [768]; это одновременно и условие, и показатель такого внутреннего прогресса.