Магия и тайна Тибета

Большинство умерших внимают пожеланиям своих семей, высказанным во время похорон, и не возвращаются к ним. Покойные решают, что их судьба в следующем мире предопределена, и, вероятно, это приносит им удовлетворение.

Однако иные мертвые не столь благоразумны – часто появляются в сновидениях родственников или друзей, и в их бывших домах происходят странные вещи. Тибетцы верят, что эти события свидетельствуют: «дух» несчастлив и взывает о помощи.

В таких случаях обращаются за консультацией к ламе-предсказателю. Поручают подготовить необходимую в данном случае церемонию, преподносят священнослужителю подарки или обращаются к более древним практикам религии бон. Считается, что сам умерший услышит их; покойный говорит голосом медиума – мужчины или женщины (паво или памо [18]).

Спиритические сеансы в Тибете отличаются от подобных сеансов в западных странах. Здесь не требуется ни темноты, ни тишины, иногда их даже проводят на открытом воздухе. Паво начинает монотонную песню, аккомпанируя себе на небольшом бубне и колокольчиках. Он танцует – сначала медленно, затем все быстрее, пока не задергается в конвульсиях. Существо из другого мира, бог, демон или дух умершего человека, овладевает им.

В припадке некого безумия он произносит отрывочные фразы, – как предполагается, они передают желания невидимого существа, которые он хочет передать помощникам. Первостепенно важно узнать, кто именно говорит через медиума и что он говорит, поэтому послушать его зовут самых умных людей селения.

Случается, что разные божества или духи завладевают медиумом по очереди. Иногда он, подталкиваемый одним из этих существ, вдруг нападает на зрителей и немилосердно их избивает. Такой оборот дел всегда воспринимается без всякого сопротивления. Тибетцы представляют себе в этом случае, что из человека выходит демон, поселившийся в теле без его ведома. Незваного гостя выводит на чистую воду «дух», вошедший в медиума.

Покойный, страдающий в следующем мире, обычно ограничивается тем, что описывает свои злоключения. Во время сеанса, свидетельницей которого была сама, я слышала, как кто-то сказал:

– Я встретил на пути демона, и он затащил меня к себе домой. Он сделал из меня раба: заставляет работать без остановки, плохо со мной обращается. Пожалейте меня! Освободите, чтобы я добрался до «Рая Великого Блаженства».

Мать человека, который, как предполагалось, рассказывал это, горько заплакала, а вместе с ней и его жена и дети. Семьи, получающие такие сообщения, думают только о том, как бы освободить несчастного пленника. Но это очень сложно; во-первых, кто-то должен вступить с демоном в переговоры об освобождении пленника. Чаще всего посредником выбирают колдуна религии бон. Он сообщает родственникам несчастного «духа», что демон-хозяин требует в жертву поросенка или корову и только после этого его отпустит.

Принося жертву, колдун бон впадает в транс. Его «двойник», как считается, идет в жилище демона. Он путешествует: путь далек и опасен, полон препятствий – об этом говорят конвульсии колдуна. Но в отличие от паво он остается сидеть и только поворачивает голову и торс; при этом скороговоркой рассказывает о различных случаях во время своего путешествия. Понять его еще труднее, чем паво. Самые искушенные слушатели с трудом разбирают смысл его слов.

Колдун бон выполнил свою задачу; теперь он хватает «духа» и готовится забрать его с собой. Демон получил требуемый выкуп, но обычно нарушает договор и пытается удержать своего раба. Колдун сражается с ним, – можно увидеть, как он борется и тяжело дышит, слышать его возгласы. Семья и друзья умершего следят за всеми этапами драмы с величайшей заинтересованностью. Радость переполняет их, когда колдун объявляет, что добился успеха и вывел «духа» в безопасное место.

Но не всегда этого можно достигнуть с первой попытки. Мне пришлось присутствовать на нескольких спектаклях, во время которых колдун, изобразив неимоверные старания, объявлял, что демон отнял у него «духа». В таком случае все ритуалы, жертвы, как и плата колдуну бон, возобновляются. Когда для того, чтобы освободить «дух» из рабства, приглашают ламу, никаких жертв в качестве выкупа не приносят, а ритуалы не связаны ни с какими переговорами. Лама, знающий магический ритуал, считает себя достаточно сильным, чтобы заставить демона освободить жертву.

Под влиянием буддизма жители Тибета отказались от жертвоприношения животных. Но это не относится к тибетцам, живущим в Гималаях, – те едва знакомы с ламаизмом и остаются в основном шаманистами.

Что касается судьбы «духа» в потустороннем мире, тут существует большая разница между верованиями просвещенных лам и созерцательных мистиков и всех остальных. Начнем с того, что все случаи, связанные с путешествием в бардо, ламы считают чисто субъективными видениями. Природа этих видений зависит от мыслей человека, которые были у него при жизни. Различные варианты рая, ада и судии мертвых являются тем, кто в них верит.

Один гомчен из Восточного Тибета рассказал мне такую вот историю. Художник, работавший в основном по росписям храмов, часто изображал фантастических существ с человеческими телами и головами животных; он полагал, что эти существа – слуги Шинье. Сын его, маленький мальчик, стоял рядом с отцом, когда тот работал, и с удовольствием рассматривал ужасные создания, которые появлялись на фресках. Так случилось, что мальчик умер и, попав в бардо, встретился там с этими созданиями, чьи образы были знакомы ему. Нимало не испугавшись, он стал смеяться.

– О, я вас всех знаю! – заявил он. – Мой отец рисовал вас на стене! – И приготовился поиграть с ними.

Однажды я задала вопрос ламе из Энча: какие посмертные видения предстанут материалисту, который верит, что смерть – полное исчезновение?

– Вероятно, – отозвался лама, – такой человек увидит призраков в соответствии с теми религиозными представлениями, какие имел в детстве, или с какими познакомился через окружавших его при жизни людей. В зависимости от того, насколько он умен и насколько ясно его сознание после смерти, он, вероятно, станет изучать и анализировать эти видения и вспомнит причины, по которым при жизни отрицал реальность того, что появилось перед ним сейчас. И так он может прийти к выводу, что встретился с миражом.

Человек менее развитой, чья вера в полное исчезновение после смерти – результат равнодушия или глупости, а не размышлений, скорее всего, совсем ничего не увидит. Однако это не помешает энергии, возникшей в результате его прошлых деяний, выделиться из его трупа и проявить себя в новом качестве. Другими словами, это не помешает новому рождению этого материалиста.

Многочисленные мои тетради полны записей, – много работала с тех пор, как приехала в Сикким; пожалуй, могу позволить себе отдых. Приближалось лето с его неизбежной жарой, и все чаще возникали мысли о поездке на север страны.

Дорога, выбранная мною, – отличная ослиная тропа, что ведет из Гангтока в Кампа-Дзног и далее в Шигадзе в Тибете. Постепенно она поднимается вверх от спрятанных в джунглях бунгало туристов в Дикчу к берегу реки Тисты и потом вдоль притока этой реки ведет, среди пленительных пейзажей, к ее истокам.

Примерно в пятидесяти милях от Гангтока, на высоте 8 тысяч футов дорога эта проходит по деревне под названием Лачен, которая занимает важное место в моих исследованиях ламаистского мистицизма.

Эта небольшая группа коттеджей на самом севере Сиккима – последнее, что видят путешественники на пути к перевалу на границе с Тибетом. Там живут выносливые горцы; занимаются они земледелием в долине и пасут яков на тибетских высокогорьях – там и проводят часть года, а живут в шалашах. Над деревенскими строениями возвышается прилепившийся к склону горы скромный монастырь.

На следующий день по приезде я посетила его и, не найдя там ничего интересного, собиралась уже уходить, когда в ярко освещенном солнцем проеме открытой двери появилась тень – на пороге стоял лама. Я сказала «лама», но на человеке этом не было обычной монастырской одежды, – впрочем, не походила она и на то, что носят миряне. Костюм его состоял из белой юбки, доходившей до пят, цветного жилета китайского покроя, из широких пройм пенились пышные рукава желтой рубашки; на шее ожерелье из какого-то серого вещества и коралловых бус; проколотые уши украшены крупными золотыми кольцами с бирюзой; длинные волосы заплетены в длинную, до самых каблуков косу[19].