Майя (СИ)

Уже 15 часов, как мы въехали в горное ущелье и тащимся по узкому серпантину, где едва разъезжаются автобус и джип. Левая сторона автобуса то и дело зависает над пропастью, камни вырываются из-под колес и стремительно уносятся в бездну, а если высунуться из окна и посмотреть вниз, возникает полная иллюзия, что колеса уже почти сорвались в пропасть и автобус вот-вот начнет падать. Индусы, сидящие рядом, не обращают на это никакого внимания. Что это - твердый характер или безразличие к жизни? Я слышала, что случаи срывов автобусов в пропасть не так уж и редки в Индии, и то и дело возникает легкий испуг, всплеск адреналина и мысль, что Я не могу умереть вот так - некрасиво, невнушительно, из-за оплошности какого-то там водителя.

Тридцатичасовое заключение в автобусе измотало меня вконец. Тело болит от усталости и долгого вынужденного сидения, и мне уже нет никакого дела до гор за окном. Неужели это Гималаи? Невысокие, серые, с редкой растительностью, абсолютно неприветливые и очень похожие друг на друга. К таинственному слову "Гималаи" эти горы имеют отношения не больше, чем огрызок к яблоку, и все-таки это были именно они - правда, лишь предгорья, бесконечными километрами дорог наматывающиеся на колеса нашего автобуса. Внизу по большим камням течет неширокая река цвета бетона, изредка выглядывает солнце, и все мысли - только о том, когда же кончится эта монотонная тряска.

Шумная компания иностранцев, веселившаяся всю ночь, теперь тоже выглядит блекло, - все устали от суток дороги и лениво обмениваются впечатлениями, планами, информацией о ценах и отелях, не отдавая себе отчета в том, что идут уже по второму, а то и по третьему кругу. Разговор живет своей жизнью и не хочет прекращаться, принося уже не впечатления, а лишь утомление и скуку. ...Не хочу ни слушать такие разговоры, ни участвовать в них. Приятно чувствовать себя подвешенной в пространстве и времени, не связанной ни с кем никакими планами.

Деревни, люди, бесконечная череда домиков вдоль дороги, они живут здесь... рождаются, живут, рожают и умирают - прямо здесь... непостижимо... маленькой я гуляла темными вечерами осенью или зимой, смотрела на светящиеся окна домов, заглядывала: фигурки людей... говорят, едят, ходят, жестикулируют, ...они там живут... Почему-то каждый раз становилось ужасно неуютно, словно смещалось обычное восприятие, я переставала быть собой и становилась вон тем человеком, вон тем... точнее я становилась чем-то "между" нами - зависала посередине, и это вселяло ужас - ужас потери индивидуальности, себя. Неужели они там живут... неужели может быть какая-то жизнь помимо меня, там где меня нет и не будет? В этом что-то перекликалось со страхом смерти из раннего детства: лежа в кровати я плакала, представляя, что когда умру, жизнь будет продолжаться, но уже не для меня, меня уже не будет НИКОГДА... Я так и не смогла смириться с этим "никогда", - с этим невозможно смириться, это можно замазать, выбросить, заставить себя перестать об этом думать, и кто знает - что еще я забываю, намеренно предавая забвению целые куски своей жизни...

Мимо проносятся люди и их дома - картонные игрушечные домики "Анти-Барби", вывернутые наизнанку. Вся их жизнь - на ладони, прямо перед тобой. Моются, едят, учатся, стирают, ругаются, плачут, смеются, и все это видно из окна автобуса - гигантский спектакль длиной в две тысячи километров, в котором меня нет и никогда не будет.

Скоро опять вечер... Это хоть когда-нибудь закончится? Автобус в очередной раз останавливается, и в проходе вырисовывается человек, издающий звуки, похожие не то на молебен, не то на агитацию. Перерыв на ланч? Пятнадцать минут твердой почвы под ногами. Я уже привыкла к тому, что при каждой остановке автобуса в салон заскакивают несколько человек и довольно бесцеремонно пихают прямо в лицо всякую съедобную дребедень, которой они торгуют, так что на этого персонажа я даже и не взглянула. Человек оказался настойчив, и в конце концов я обращаю внимание на то, что в руках он держит табличку. Присматриваюсь и читаю на ней свою фамилию, - вот это да! - звуки, принятые мной за брызги местного колорита, оказались его попыткой озвучить написанное. Широко улыбаясь, говорит что-то... ага, его зовут Рам. Ну хорошо, Рам так Рам. Впервые с момента прибытия на эту землю улыбка индуса кажется мне уместной. Прощай, чертова колымага!!!... Так и ходить можно разучиться... Ну надо же! - старая "Волга".... Нет, только похожа, но все равно смешно. Всего лишь третий день в Индии, а такое впечатление, что прошло дней десять - чуть ли не каждый шаг и каждый поворот головы вызывает "Ну надо же!", "Не может этого быть!", "Вот это да!". На краю света неожиданно вынырнуть из хаоса восточного колорита и оказаться в разбитой советской колымаге! В машине шипит что-то, отдаленно напоминающее музыку, водитель радостно подпевает и даже пританцовывает на месте, - мы едем, прощай пыльный автобус!

Вскоре по обеим сторонам дороги стали появляться мрачные каменные сараи.

- Это уже город?

- Да, мэм, - улавливаю нотки подобострастия в его интонации.

- "Мэм"? А, ну да...

Напоминаю себе, что теперь я превратилась в "мэм", как и любая белая женщина в Индии. В этом слове "мэм" официально принятая форма вежливости так тесно граничит с покорностью раба, что невольно вызывает к жизни самые сокровенные инстинкты повелевания. В чопорной Европе, а уж тем более в домостроевской России, такого не испытаешь. Впоследствии я не раз видела, как глаза сереньких, невзрачных европеек зажигались глубоким темным светом от этих маленьких, но созвучных стремлению к власти знаков раболепия.

- Это уже город??!

- Да, мэм!

- Где же я буду жить? - становится неуютно при мысли, что меня запихнут в какое-нибудь ужасное место.

- Мы приедем к большому озеру, мэм, и на нем лодки - большие дома-лодки.