Сверхспособности человека, удивившие БОГА

Селезневка и Божедомка, Бутырка и Марьина Роща с их покосившимися деревянными хибарами, украшенными пропильной резьбой кабаками, дворовыми галереями и кубообразными голубятнями, которых никто, пожалуй, кроме него, уже не мог помнить. Но эти навсегда исчезнувшие приметы «большой деревни», как любили называть старую столицу петербургские снобы, замечательны не сами по себе — неповторима та аура меняющегося воздуха, теней облаков, бликов и отражений, мерцающих световых переливов, что могла сохраниться лишь в очень чуткой и наблюдательной душе.

Личная беда творчески раскрепостила его, сообщив воображению небывалую свободу. Не имея возможности тщательно выписывать детали, художник невольно пошел по пути импрессионистов, набрасывая лишь фрагменты своих впечатлений, оставшихся в его цепкой зрительной памяти. Отвязавшись от жесткого диктата натуры, слепой художник невероятным образом прозрел, выхватывая самую суть вещей. Тем самым он, как никто другой, воплотил в конце долгой жизни творческое кредо «Тринадцати», словно реализуя заветы товарищей своей молодости.

Зрение зачастую не помогает, а мешает замечать нюансы, любил говорить Борис Федорович, отчасти оправдывая свое состояние, но, возможно, и находя в нем дотоле неведомые достоинства.

«Над Москвой оседали апрельские сумерки, — писал Борис Федорович в своих мемуарах, — и все вокруг казалось «закутанным в цветной туман» неуловимо странной синевы. В такие редкие вечера удивительно хорошела Москва. Как-то смягчалась ее неприглядная неустроенность. Даже от уличных фонарей исходило подобие уюта. Каждый раз по-новому ощущал я эту туманную новизну и поэтическую неясность очертаний московских улиц и площадей».

Мне было совестно облечь в слова и напрямую высказать художнику: его «незрячие» работы представлялись мне гораздо более насыщенными, емкими, глубокими и философски наполненными, чем даже классические произведения зрелого Рыбченкова середины столетия. Неужели надо было потерять величайший дар — зрение, чтобы ценой этой потери обрести глубинную зоркость души и сердца, что — не в повседневной реальности, а в творческом наследии — гораздо ценней умения видеть глазами?

Видно, так думал не я один. Коллега из художественного музея далекого сибирского города, которую я привел к Рыбченкову, отобрала для музейной коллекции не столько довоенные, бесспорные в своих художественных достоинствах работы художника, сколько графические листы последних лет. Борис Федорович слегка ворчал, недоумевая, почему искусствовед остается равнодушной к его трудам полувековой давности. Но в конце нашей встречи, когда мы упаковывали купленные для Сибири работы, он сделал гостье скупой комплимент: «Хорошо, что вы умеете видеть не только глазами». Мне показалось, он говорил это и о себе.

* * *

Другая подобная история произошла в Иерусалиме с известной художницей Анной Тихо. В разгар своей творческой жизни она ходила с этюдником по холмам Иудейской пустыни и делала беглые зарисовки. Позже в мастерской художница на основе этюдов писала большие пейзажи, весьма высоко оцененные (Анна Тихо — лауреат Государственной премии Израиля). Когда в старости художница лишилась зрения, но не захотела расставаться с любимым делом, она начала воспроизводить по памяти каменистые пейзажи окрестностей Иерусалима.

В причудливом мерцании штрихов и пятен едва угадываются тонущие в световых столбах полуденного зноя холмы и распады. Как и в городских пейзажах Рыбченкова, «пустынные» пейзажи незрячей Анны Тихо приобрели качества, недоступные видящему художнику, — всплывающие из хаоса линий рваные контуры полуугадываемых образов мерцающей реальности.

* * *

Работы современного турецкого художника Эсрефа Армагана, тоже слепого, но волевого и творчески активного, стилистически отличны от произведений Бориса Рыбченкова и Анны Тихо. Здесь буйство красок и наивные образы, созданные большим ребенком. Эсреф Армаган — слепой от рождения, он никогда не видел того, что показывает зрителю. Его представления об окружающем мире — зрительные фантазии мозга, лишенного прямой связи с окружением.

Мозг Армагана подвергли сканированию в Гарварде и выяснили: у него необычайно развит особый участок коры, отвечающий за зрение. Мозг Эсрефа нарастил здесь невероятное количество нейронов, обеспечив себе уникальную возможность «прямого» видения — без посредства зрительных рецепторов.

Метод Армагана таков: он ощупывает предмет, представляя себе его объем и пропорции. Затем, обмакивая пальцы в краски, он воспроизводит представляемые по осязанию формы, воплощая их в фантазийных цветовых тонах, подсказанных воображением. Еще будучи ребенком, он поразил родителей, настолько правдиво изобразив бабочку, кота, корову, что те засомневались — а в самом ли деле он незрячий? Однако исследования подтвердили: Эсреф ничего не видит — в нашем обычном понимании. Но он видит нечто иное, недоступное пониманию обычных зрячих людей.

В отличие от людей, раньше видевших мир, но в результате болезни ослепших, Эсреф не грустит об утраченном: он купался в море, но никогда не знал, что оно голубое.

А когда изображает море на холсте, просит жену или детей подать ему голубую краску, при этом совершенно не представляя, чем она отличается от оранжевой или зеленой. Зато не ограниченное зрительной заданностью воображение столь разнообразно и всесторонне показывает ему море, что Армаган подобно Айвазовскому способен изобразить множество вариантов волн, пены, водных каскадов и брызг… Похоже, мозг, даже лишенный глаз, не только видит, но и без конца созидает образы.

* * *

Недавно мировую известность приобрел американец Эрик Вейенмайер — первый слепой альпинист, покоривший семь самых неприступных горных вершин планеты.

Ослепший в возрасте тринадцати лет мальчик развил в себе острую чувствительность. Его ощущение обрывистого края, столь необходимое альпинисту, сродни видению при свете карманного фонаря. Конечно, лазать по скалам, освещая себе ближайший метр светом фонаря, опасно, но осознание повышенной опасности стимулирует осторожность и внимательность, каковой порой нет у зрячих восходителей. Звуки в его измененном восприятии окрашиваются различными красками. Прислушиваясь к звучанию гор, звону ледышек, стуку срывающихся в пропасть камней, Эрик рисует в сознании особым образом окрашенную пространственную картину и в ней, как ни покажется странным, неплохо ориентируется, избегая обрывов и проломов.

* * *

В нашумевшем в конце 60-х годов документальном фильме режиссера Феликса Соболева «Семь шагов за горизонт» есть сюжет о том, как человек с завязанными глазами ведет автомобиль по улицам большого города.

Рядом с ним сидит девушка — лучший таксист Киева — и обнимает водителя рукой. Бронислав Дрожжин, преподаватель иностранных языков, ощущает незаметные движения руки спутницы — ученые называют их идеомоторными — и по ним определяет, где нужно повернуть, где затормозить и уступить дорогу встречным машинам.

Интересно, что в начале съемки, когда девушка пыталась Брониславу подсказывать словами или специальными толчками, эксперимент закончился тем, что они въехали в столб. В дальнейшем от вербальных подсказок отказались, доверившись исключительно сенсорным ощущениям: девушка следила за дорогой, думая о том, что необходимо делать водителю, эти ее мысли трансформировались в идеомоторные акты, которые водитель успешно расшифровывал как подсказки. Интересно, что Дрожжин до съемок никогда не сидел за рулем автомобиля и не имел водительских прав.

Человек может встретиться с существом из параллельного мира — «снежной женщиной»

В 1975 году впервые в истории из земли был извлечен череп сына реликтового гоминоида, или, привычней говоря, «снежного человека», которого односельчане-старожилы до сих пор помнят живым.

Места расположения могил указали жители села, которые участвовали в похоронах матери и сына. Из женского захоронения (положенное в изголовье зеркальце указывало именно на прекрасный пол) извлекли резиновую калошу с отчетливым клеймом: 1888 год. Примерно в эти годы умерла Зана, самка «снежного человека».