От имени науки. О суевериях XX века

Но даже если доля правды в этих записях есть… Скажите, где, скорее всего, могут находиться грабители, ограбившие банк в Волуве? Да, конечно, в Волуве. Много ли тут требуется воображения? Либо же в расположенном неподалеку Валбжихе.

А где может быть молодая женщина, по-видимому решившая покончить с собой? Наверное, в озере. А почему труп не всплывает? Ясно — зацепился за что-то.

Кстати, непонятно, почему утопленницу так долго не могли разыскать, если ясновидец столь точно описал ее местонахождение.

Если в первых двух случаях к помощи Климушко обращались, в третьем он сам предложил свои услуги. Что же подтолкнуло его? Может быть, он заранее собрал сведения об исчезнувшем — о его привычках, знакомствах, маршрутах поездок — и был уверен в успехе?

Нет, все эти ясновидческие подвиги ни в чем не убеждают.

«Круглый стол»

Когда я писал о работах ИРЭ — Института радиотехники и электроники, — касающихся экстрасенсов, мне самому было все ясно: на тепловое излучение руки экстрасенса более заметно откликаются на теле больного зоны Захарьина — Геда, связанные с больным органом. Это позволяет ставить диагноз или хотя бы служит основой для него. Кроме того, воздействие тепла руки на кожную зону передается соответствующему органу. Тут уж рождается предположение: что, если такое воздействие может быть благотворным, лечебным? Две стороны — диагностика и лечение — обретают материальную основу. Остается все досконально проверить и доказать.

Письма читателей, однако, говорили: не всем все ясно. Некоторые не понимают, что такое зоны Захарьина — Геда, как это, водя рукой под лопаткой, можно воздействовать на печень. Основное же недовольство проистекало оттого, что слишком просто все оказалось. Никакого чуда. Недовольные подвергали сомнению достоверность результатов и ставили вопрос так: почему вообще о диагностике и лечении говорят физики?

Мы решили собрать в редакции ученых разных специальностей, организовать «круглый стол». (Не знаю уж, почему он так называется и кто первым придумал такое название. У нас в редакции ни одного круглого стола нет, хотя «круглые столы» проводятся, считай, всякую неделю. Надо полагать, «круглый» означает, что все участники находятся в равном положении, ни один не сидит на неудобном углу или на отдаленном торце)

Вместе с Эдуардом Эммануиловичем Годиком мы стали перебирать, кого пригласить на «круглый стол». Критерии отбора были такие. Во-первых, надо, чтобы это был достаточно известный ученый (читатели любят известных). Во-вторых, естественно, чтобы интересовался проблемой. Ну и, в-третьих, чтобы знал о ней не понаслышке — чтобы были из числа побывавших в лаборатории Э. Э. Годика, своими глазами увидевших приборы, эксперименты (надо сказать, много ученого народа у него побывало). Впрочем, это третье условие было не обязательным, хотя и желательным.

Хлопотное это дело — собирать редакционный «круглый стол». Читатель раскрывает утром газету, пробегает глазами публикацию и ни единым помыслом не догадывается, каких она стоила трудов. Чтобы собрать в редакции человек десять, надо обзвонить пятьдесят — шестьдесят. Один в командировке, другой в отпуске, третий собирается в командировку или в отпуск, четвертого тема, оказывается, не интересует, хотя мы-то считали наоборот, потому и решили позвонить, пятый полагает, что ему не следует участвовать в обсуждении, поскольку он не специалист — коллеги могут счесть это легкомыслием, шестой — и таких много — шарахается от самого слова «экстрасенсы», хотя прямо и не говорит этого (то, что в данном случае речь идет о работах академического института, дела не меняет)… Приглашаемые из других городов, понятное дело, взвешивают, а стоит ли предпринимать дальний вояж, и чаще всего отказываются.

Многие излагают свою позицию уже в ходе этих пригласительных разговоров, так что при желании стенограмму «круглого стола» можно было бы слепить, даже не собирая самого «стола».

Позвонил в Киев Николаю Михайловичу Амосову. Отказывается:

— Нет, Олег Павлович, я в эти игры не играю. Не думаю, что в этом что-то есть заслуживающее внимания. Некоторое время назад мы в своем институте проверяли одну тетку, которая называла себя экстрасенсом и говорила, что умеет лечить. И что же? Ничего она, конечно, не умеет, как и следовало ожидать. Ничего она не умеет.

Я возражаю, что вряд ли у него в институте есть такая аппаратура, какая имеется в ИРЭ. Николай Михайлович соглашается со мной: такой аппаратуры нет.

— Я, конечно, верю физикам, — добавляет он, — что организм может испускать всевозможные тончайшие излучения, что они регистрируемы и что кто-то может их воспринимать. Но чтобы они оказывали такое потрясающее лечебное воздействие, — вот в это я уже нацело не верю! То, что экстрасенсы прогревают органы, ничего не значит. Органы легко прогреть обыкновенной физиотерапией, и от этого никаких колоссальных сдвигов не получается. Для прогревания экстрасенсорные феномены не нужны.

Снова пытаюсь возражать: а как же иглоукалывание, электропунктура, вообще рефлексотерапия? Тоже ведь тонкие воздействия. Но Николай Михайлович решительно отвергает возражения: он, конечно, не специалист, но разговоры со специалистами все больше приводят его к заключению — иглоукалывание помогает лишь «психопатам», значение его преувеличено.

Может быть, ошибаюсь, но хирургов сама их специальность побуждает без доверия относиться к различным тонким воздействиям на организм. Вот скальпель — это да! Отсечь — и вся недолга! Весомо, грубо, зримо. Даже у такого тончайшего человека, как Амосов, это слышится в разговоре. Что же говорить о менее тонких? Впрочем, повторяю, может быть, я ошибаюсь.

Михаил Владимирович Волькенштейн — давний стойкий борец против лженауки. Тоже наш старый автор, как и А. И. Китайгородский. Авторитетный специалист и в своей области — биофизике — и вместе с тем человек широких взглядов. На «круглом столе» быть не сможет — уезжает в отпуск в Пицунду.

До некоторых — особенно академиков, людей важных, — просто трудно дозвониться. Александра Александровича Баева пришлось разыскивать в треугольнике: институт — президиум академии (он академик-секретарь одного из отделений) — дом. В институте секретарша неизменно отвечала, что Александр Александрович — в академии, а секретарша академическая — что в институте. Дома супруга первым делом задавала вопрос: «А кто его спрашивает?» — и, узнав кто, говорила облегченно-радостно:

— Его нет. Его, конечно, нет.

Наконец одна из секретарш сжалилась и соединила с академиком.

— Да-да, я знаю об этих работах, — Александр Александрович говорил как-то растерянно. — Там еще много неясного… Но не знаю, смогу ли я приехать. Когда вы предполагаете провести обсуждение? Кажется, у меня какое-то заседание…

В назначенный срок он так и не приехал.

В институте у Олега Георгиевича Газенко порядок: с прессой разговаривает не он сам, а его помощник. Впрочем, помощник оказался весьма любезным человеком и, как мог, склонял академика к участию в «круглом столе», но тот легко от него отбился: предстояла поездка во Львов на съезд физиологов, а после еще куда-то.

Евгению Ивановичу Чазову я передал приглашение и вопросы, предназначавшиеся к обсуждению, через одну из сотрудниц Кардиоцентра, который Чазов, как известно, возглавлял. Эта сотрудница, психотерапевт по специальности, кандидат наук, пришла ко мне по чьей-то рекомендации, попросила дать задание: она-де хочет попробовать себя в журналистике. Я и дал: если академик не сможет прибыть на обсуждение, можно просто проинтервьюировать его, чтобы потом включить заполученный текст в стенограмму. Она согласилась охотно, но, как выяснилось потом, — легкомысленно: ее даже не пустили пред очи начальства.

Аркадия Бенедиктовича Мигдала, — хотя он тоже физик, а не медик и не биолог, — мы решили пригласить, поскольку он интересуется экстрасенсами, много писал об этом. С ним мило поговорили, он тоже высказал свою точку зрения, сугубо положительную, о работах ИРЭ. Однако, узнав, что я собираюсь включить в стенограмму также мнение Волькенштейна, забеспокоился: Михаилу Владимировичу хорошо бы сначала побывать в лаборатории Годика, чтобы, критикуя эти работы, не оказаться в смешном положении (Волькенштейн же высказывал по поводу Мигдала беспокойство другого рода: он иногда бывает слишком доверчив). Мигдал согласился принять участие в «круглом столе», но попросил позвонить ему еще раз накануне. Когда я позвонил второй раз, выяснилось, что настроение у академика резко переменилось, он стал говорить, что вряд ли стоит ему участвовать в обсуждении, что он и так уже «в каждой бочке затычка» (накануне по телевизору прошла передача «Кинопанорама» с участием Мигдала — ее вел писатель Нагибин, — и кто-то из друзей, видимо, попенял физику, что он превращается в телезвезду). Я уговаривал его, и он, по складу характера вероятно, будучи не в силах совсем отказаться, пообещал все-таки приехать, хотя, быть может, с опозданием: он в этот день будет в институте в Черноголовке. Но не приехал. А вскоре улетел в отпуск — тоже в Пицунду, так что и отдельное интервью я у него взять не смог. С Костюком Платоном Григорьевичем, киевлянином, директором тамошнего Института физиологии мы месяца полтора терпеливо переговаривались по телефону. Я терпеливо его спрашивал, прочел ли он материалы, касающиеся работ ИРЭ, которые я ему послал, и может ли ответить на вопросы, которые в связи с этими работами письменно задал. Платон же Григорьевич терпеливо отвечал, что еще не прочел — времени не было, — но завтра едет во Львов (на тот же самый съезд физиологов, что и Газенко) и уж в поезде прочтет непременно. При следующем звонке выяснялось, что во львовском поезде он занимался более срочными делами, но послезавтра он едет в Москву… В Москве Костюк бывает по средам. Накануне я звонил в академическое отделение секретарше, и та мне советовала позвонить академику в среду после двух. В урочный час я снова набирал номер отделения.