Иные Миры

Очевидно, в крестьянской семье присутствие домового представлялось явлением столь обыденным, что сам эпизод этот не вызвал ни восклицаний, ни удивления. Судя по рассказам, заплетение косиц (или завязывание узлов) – любимое занятие этой сущности. Или, во всяком случае, то занятие, которое больше, чем другие, оказывается заметно людям.

«У нас четыре коня было. Одного-то невзлюбил домовой, и все.

Утром приходят мужики: у всех овес насыпан, гривы заплетены (он им косички мелкие-мелкие плетет). А этот вспаренный весь, храпит».

Другой случай, записанный, как и тот, что выше, в наше время. «Лошадь утром хватишься – мокрая вся. В чем дело? На ней же никуда не ездили? Она тут, во дворе, была. Одна и та же лошадь. Бились, бились вот так.

– В чем же дело? Ничё не можем понять. Вся закуржавет, мокра! Но теперя нас спрашивают:

– А вы не видали, никто на ей не выезжает?

– Дак нет. Ходим же вечером поздно, сено брасам и утром ходим брасам – никто ничё не видал.

И вот опять же свои же научили:

– Это на ней „хозяин“ ездит какой-то.

– Дак мы же хозяева.

– Да нет, – говорят, – не вы. Надо ладить.

И вот изладили, значит, – не стало этого получаться».

Несколько раз такие свидетельства случалось слышать и мне. «Я хорошо помню, – рассказывала научный сотрудник „Информэлектро“ Любовь П., – мне лет двенадцать было. Ночью будит меня отец, говорит: „Посмотри, кто пришел“. Я гляжу, на батарее лежит мохнатенький такой, как полторы кошки. А мордочка не кошачья, больше на человечью похожа. „Кто это?“ – спрашиваю.

„Домовой. Что, не видишь?“ Я еще несколько раз поднималась, смотрела на него, потом заснула».

Немаловажная закономерность – чаще домового видят дети, хотя сами рассказы записаны бывают с их слов, когда сами они уже взрослые.

Еще одно свидетельство о такой встрече.

– Когда я начинаю засыпать, – говорит Е. Ю. Агаркова, – на руке я чувствую иногда чье-то теплое касание.

И настолько четко это ощущение, что поймать за лапку хочется. Иногда на щеке бывает такое же чувство. Как-то была одна ясновидящая у меня, говорит, что из-под дивана вылез такой серенький и пристроился у моей ноги. «Ну, – думаю, – она видит, а я нет!» На следующий день я ему выдала: «Покажись!» Не показывается. Я говорю: «Покажись, я твой портрет нарисую. Я сейчас закрою глаза, чтобы не мешать». Открываю глаза – появился, такая прелесть и в «шляпе» – воронку на голову надел. Моя вороночка зелененькая. Прекрасное существо совершенно. Я о нем знала всегда, с тех пор, как появилась у меня своя комната, еще в коммуналке. Это был домовой профессора Агаркова, моего мужа. Я его оттуда взяла, когда начались переезды. Я сказала, что я уезжаю. «Вот тебе пустая кастрюлька, я на ночь оставлю ее, потом тебя закрою крышкой и увезу в этой кастрюльке». Так я поступала и во всех последующих моих переездах, всегда пустая кастрюлька была со мной. А недавно смотрю, привел с собой другого, черного с белым лбом. Совсем как черный котик. Я говорю: «Это что еще такое?»

В отличие от этого ясновидческого опыта общения, в большинстве других случаев появления домового, возможность увидеть его бывает, как говорил я, довольно редка. Вот рассказ о двух таких случаях, записанный в начале века.

Первый случай. «Будучи в возрасте 8-9 лет, я однажды спал на кухне, на одной кровати с одним из своих взрослых работников. Ночь была лунная. Около двух часов все рабочие, не исключая и моего „компаньона“, ушли на гумно работать; это я знал с вечера. Как встал и ушел от меня мой работник, я не слыхал, но, когда проснулся, его уже не было, а вместо него лежал рядом со мною какой-то 2 лет ребенок. Нужно заметить, что детей у нас в то время в семье не было. Я, нисколько не смутясь, ощупал его голову и туловище, после чего „ребенок“ поднялся и слез с кровати, а, слезая, стащил с меня одеяло, несмотря на то, что я его сильно держал, и, оттащив к дверному порогу, сам исчез, и через короткий промежуток времени на кухню пришла наша невестка, которая, запутавшись ногами в моем одеяле, чуть не упала, ругая за шалость рабочих, но я поспешил передать ей все случившееся со мною. Явление это было перетолковано по-своему: ребенок был назван лешим или домовым. Случай этот хорошо сохранился в моей памяти. Считаю не лишним заметить, что память о прошлом у меня хорошо сохранилась. Например: я хорошо помню свой детский возраст от одного года: как питался сосцами матери и лежал в колыбели».

Второй случай. «Под праздник Пасхи я отправился в поле с тремя своими лошадьми на „ночевку“. Мне тогда было 16-17 лет. Кроме меня, в поле (в 4-5 верстах от села) по случаю кануна большого праздника никого не было. Пустив лошадей на корм, я улегся на большом кургане, называемом „Старые могилы“. Проснувшись ночью, я услышал благовест к заутрене в сельской церкви, и, повернувшись на другой бок и укрывшись с головой в овчинную шубу, намеревался снова уснуть, как вдруг услыхал шаги человека, шедшего по кургану, ибо на курганах обыкновенно слышатся отзвуки шагов или ударов по земле. Человек, подошедший ко мне, сдернул с меня шубу; я принял это за шутку кого-либо из „ночевщиков“, но, поднявшись, встав на ноги и осмотревшись вокруг, положительно никого не заметил; с кургана была видна вся местность на большое расстояние. Не давая себе отчета, я снова лег на то же место и укрылся шубой. Вскоре снова послышались те же шаги, и снова повторилось сдергивание с меня шубы; после чего я даже обежал курган и осмотрелся, но никого не увидел, кроме своих трех лошадей, пасшихся на большом от моего местонахождения расстоянии. Чтоб убедиться лучше в реальности явления и желая поймать „шутника“ на месте преступления, я снова лег на прежнее свое место, при этом поддёрнув под себя шубу, и крепко держался за нее обеими руками. Вскоре послышались те же шаги, а когда приблизились ко мне, то шубы на мне как не бывало, она была сброшена, сорвана с меня какой-то ужасной силой и, летя по воздуху, разостлалась на земле шерстью вниз, в расстоянии около трех саженей от меня; я быстро вскочил на ноги, но по-прежнему никого не встретил».

Нередко существа эти бывают наделены своего рода чувством юмора, стаскивание одеяла со спящих – довольно частая их шутка.

Не буду говорить здесь о других сущностях, связанных с определенным местом, – леших, водяных и прочих, ограничившись домовым, как более знакомым, возможно, именно в силу этого представляющимся мне наиболее симпатичным. Некоторые, говоря о таких сущностях, понимают связь с тем или иным местом как пребывание, «проживание» в данном месте. Скажем, дух озера живет в нем наряду с другими, но только видимыми нами существами, как живут в нем, скажем, карпы, караси или утки.

Более углубленный взгляд готов видеть в такой сущности нечто более сложное – скажем, некое полевое образование, контуры которого совпадают с очертаниями озера и которое каким-то образом как бы включает в себя всех, обитающих в нем, образуя совокупность, осознающую себя как некое «я».

Возможно, однако, понимание значительно большей глубины и проникновения. Такое понимание открывает картину нарастающей сложности и непривычных зависимостей. Вот как излагает эту точку зрения московский исследователь Е. А. Файдыш:

– Те, кто говорит о духах каких-то мест – озера, леса, гор, реки, – воспринимают их не физическим зрением, а визионерски, в ином измерении. Так что, скажем, дух озера нельзя локализовать как некое существо, обитающее в пространстве данного озера. Или даже как нечто занимающее все пространство этого озера. Это может пониматься скорее в том смысле, что через озеро возможно локализовать некое место нашего пространства, через которое возможно восприятие этой сущности. Сама же эта сущность, само это «нечто», пребывает в некоем ином измерении, составляющем с этим озером единое целое. В нашем же мире она проявляется через озеро. Но основной смысл такой сущности лежит в ином измерении. Некоторые из них как бы «выскакивают» откуда-то к нам. А другие большую часть времени могут проводить в нашем мире. Они могут приходить и уходить, появляться и исчезать, путешествуя туда и сюда. Впрочем, само понятие того или этого мира есть лишь метафора более сложной реальности. Эти сущности, как и мы, являются многомерными существами, но иные измерения находятся за пределами нашего обыденного восприятия.