Мессия. Том 1

А поскольку он стал мировой знаменитостью — одну эту книгу перевели почти на все языки мира, — он упорно пытался создать что-то еще лучшее, в чем и потерпел неудачу. К несчастью, он так и не столкнулся с человеком, который высказал бы ему простую истину: «Ты не старался, создавая «Пророка», — это случилось. А сейчас ты пытаешься сделать это».

Это случилось; это не ваше действие. Вы, возможно, были средством. Нечто, не принадлежащее вам… точно ребенок, рожденный матерью… Мать не творит ребенка, она лишь проход. «Пророк» относится к категории очень немногих книг, которые не зависят от вашей деятельности, вашего разума, от вас; напротив, они возможны, лишь когда вас нет, когда вы позволяете им случиться, когда вы не стоите на дороге. Вы настолько расслаблены, что не препятствуете.

Это одна из таких редчайших книг. Здесь вы не найдете Халиля Джебрана, и в этом красота книги. Он позволил Вселенной течь через себя; он просто медиум, проход, — полый бамбук, не препятствующий флейтисту.

Мой опыт говорит, что такие книги, как «Пророк», более святы, чем ваши так называемые святые книги. А поскольку такие книги подлинно святы, они не создали религий вокруг себя. Они не дают вам никакого ритуала, они не дают вам никакой дисциплины, они не дают вам никаких заповедей. Они просто позволяют вам испытать проблеск того же переживания, которое описано в них.

Полное переживание не может прийти через слова, но кое-что… возможно, не вся роза, но несколько лепестков… Они — достаточное доказательство того, что роза существует. Ваше окно должно быть открытым, чтобы дуновение ветерка иногда могло занести лепестки.

Те лепестки, занесенные ветерком в ваше существо, на самом деле есть приглашения неведомого. Бог зовет вас в долгое паломничество. И пока это паломничество не свершилось, вы остаетесь лишенными смысла, вы влачите существование, но не живете на самом деле. В вашем сердце не будет смеха.

Халиль Джебран избегает собственного имени, создав вымышленное, Альмустафа. Это и есть начало «Пророка». Альмустафа — пророк.

Альмустафа, избранный и возлюбленный, заря своего дня, двенадцать лет ждал в городе Орфалесе возвращения корабля, который должен был увезти его на остров, где он родился…

Великие истины могут быть высказаны только в притчах.

Альмустафа — просто вымышленное имя. Почему он назван избранным и возлюбленным! Почему о нем сказано заря своего дня? Потому что он ждал двенадцать лет…

Весь секрет Альмустафы в ожидании.

Он не спешил, не требовал, не просил. Он просто ожидал. Чтобы ждать, требуется огромное доверие, при котором все происходящее не имеет значения. Если ваше ожидание тотально, ваш корабль все-таки придет однажды, чтобы забрать вас обратно к вашему началу, к истокам вашей жизни, любви, смеха.

Каждое зерно должно научиться только одному: ждать подходящего сезона, прихода весны. Нет ничего, что могло бы сделать зерно. Оно не в силах привести весну; весна придет сама собой.

А если зерно старается слишком сильно, от самих своих усилий оно может стать невосприимчивым, закрытым. Зерну следует быть просто открытым, восприимчивым, ожидающим… когда бы весна ни пришла. Одно несомненно в сердце сердец зерна: весна приходит, потому что зерно видело цветы повсюду, целый сад.

Вы видели цветение Гаутамы Будды, но доверие не возникло. Вы заглянули в мои глаза, но доверие не возникло — по-прежнему есть вопросы, есть сомнения, есть недоверие.

Обычно цветы не говорят с зернами. Но я пытаюсь… кто знает? — вдруг кто-то услышит, вдруг кто-то увидит, вдруг кто-то научится искусству пробуждения. И это единственная религия, известная мне.

На двенадцатый год в седьмой день Айлула, месяца урожая…

Есть время, когда вы должны сеять зерна, и есть время, когда вы должны пожинать урожай. Когда Альмустафа увидел, что время года пришло, пришел Айлул — время жатвы… он поднялся на холм, лежащий за стенами города, обратил взор к морю и заметил свой корабль, приближающийся в тумане.

Так это и происходит, почти дословно. Если вы ожидаете и ожидаете, ваше доверие продолжает расти; а когда доверие созревает в вас, будьте уверены — пришло время возвращаться к своим истокам. Поиски Бога — это не поиски некоей цели впереди. Это поиски истоков, это поиски пространства, откуда вы приходите.

Ожидание означает, что вы не просите, не желаете, не стремитесь, не говорите, что уже достаточно. Когда ваше ожидание углубляется, это означает, что вы приближаетесь к истоку, а исток — в самом центре вашего существа.

Кстати, в санскрите для обозначения человека употребляется слово пуруш. Пуруш происходит от корня город — пур. Вот как образованы названия Канпур, Нагпур, Джабалпур: пур означает город.

И вы — это обнесенный стеной город. Прямо в центре вашего обнесенного стеной города находится ваш истинный исток; это оттуда вы выросли. Однажды вы возвратитесь к своим истокам.

Когда вы появились из своих истоков, вы были бессознательны. Религия — это путешествие обратно — вы все пришли с обратным билетом. Но на этот раз, возвращаясь, вы будете двигаться вполне осознанно, бдительно, сознательно. Это и было целью всего паломничества: завершить круг от бессознательного к сознанию, от темноты к свету, от смерти к вечности. В этом и состоит вся цель нашего пребывания здесь.

И он заметил свой корабль, приближающийся в тумане…

И, естественно, выходя из бессознательного, вам придется всегда проходить период, полный тумана.

Если вы хоть раз были под хлороформом, вы поймете это. Поскольку у меня не было опыта с хлороформом, я обратился к одному из моих друзей, очень известному доктору. Он спросил: «Что ты предлагаешь? Без операции? Зачем это надо?»

Я сказал: «Я просто хочу увидеть круг — от сознания к бессознательному, от бессознательного к сознанию. Я увидел его в себе, но я хочу это пройти, чтобы давать пример людям, которые не являются бдительными, осознающими и сознательными».

Он сказал: «Но это идет вразрез с нашей медицинской практикой. Невиданное дело…»

Я ответил: «Кто говорит о медицинской практике? Не бойся, никто и не узнает об этом». Он покрылся испариной. Я продолжал: «Не бойся! Но если ты не поможешь мне, я непременно расскажу».

Он воскликнул: «Но это же шантаж!»

Я ответил: «Это не "черная", а "белая почта"! Говори "да" или говори "нет!"»*

Он взмолился: «Погоди! Ведь если ты расскажешь людям, все поверят этому. Будь по-твоему».

Итак, он провел меня к себе в хирургию, дал мне хлороформ и сказал: «Считай: один, два, три и т. д.» Я продолжал… когда я достиг пятидесяти одного, он сказал: «Постой! Я никогда не видел никого, кто бы вышел за пределы семи-восьми, самое большее девяти».

Я сказал: «Твоей дозы недостаточно, тебе придется дать дозу, по крайней мере, втрое большую».

Он ответил: «Боже мой… но, во-первых, хлороформ уже не действует. И тройная доза! Но я же вижу… то состояние, в котором ты повторял, и когда я сказал постой — ты сразу открыл глаза».

Наконец он дал мне хорошую дозу. Я сказал: «Я сочту это хорошей дозой, только если остановлюсь на девяти».

Он спросил: «Что ты имеешь в виду? Ты еще и будешь знать, что останавливаешься на девяти?»

Я ответил: «Я буду знать это, и я скажу тебе, когда остановился. Так что не пытайся провести меня».

Игра слов: blackmail — шантаж; дословно «черная почта».

Он дал мне хорошую дозу, и я помню, что начал двигаться медленнее, глубже; числа как бы приходили издалека, и когда пришло девять, я сказал: «Порядок».

Он сказал: «Ты не должен разговаривать под хлороформом!»

Я ответил: «Нужно было предупредить об этом; я очень послушный пациент. Твоя доза все еще не годится».

Я почувствовал, как мои числа становились неразборчивыми. Но это неважно — и после трех я смог кое-как невнятно выговаривать их. Под хлороформом я был точен, безошибочно дойдя до пятидесяти одного; без хлороформа я не пройду дальше трех!