Змеелов

Старик каждый раз провожал змеелова до этого мостика. Еще одна традиция, которую они никогда не нарушали. Даже если старик был болен или солнце пекло так, что все живое пыталось забиться в тень.

Они подошли к мосту и остановились.

— Если еще неделю не будет дождя, река совсем обмелеет, — сказал старик, глядя на мутный, красновато-коричневый от глины, поток.

Змеелов промолчал. Он смотрел, как над горизонтом дрожит горячий воздух.

— Ну, жду тебя через пять лун, — преувеличенно бодро сказал старик.

— Я тоже буду ждать встречи. Не выходи в такую жару на улицу.

— Только не говори, что ты заботишься о моем здоровье!

— Еще не хватало! — в тон ему ответил змеелов. — Просто ты постоянный покупатель. Куда я буду девать кобр? Я дорожу своими покупателями…

— Змеи всегда будут нужны людям.

— Да. А вот люди змеям — нет.

— Да. Все в этом мире может прекрасно обойтись без человека. А вот человек… Не так уж мы здесь и нужны. Если только друг другу… Да и то не всегда.

— Не грусти, старик. Что-то ты сегодня слишком много говоришь. Это дурной знак.

Старик хмыкнул. У него с самого утра было нехорошее предчувствие. Где-то под сердцем противно ныло, и все валилось из рук. Он пытался прогнать это чувство, но оно возвращалось снова и снова, как забывчивый гость.

— Ладно, змеелов, удачи тебе, — сказал он.

— Спасибо. И тебе тоже удачи, старик. Змеелов перешел мостик и быстро зашагал по

растрескавшейся земле прочь от городка. Старик долго смотрел ему вслед, пока не заслезились глаза и сердце не заныло особенно сильно. Тогда он медленно развернулся и неспешно побрел к своему дому.

Миля за милей оставались позади, а змеелов шел и шел все дальше на север Под его ногами был то сыпучий вязкий песок, то твердая, как камень, растрескавшаяся земля. Это единственное, что менялось на его пути. Все остальное было неизменным, словно на картине. И это небо, и солнце, и пустыня, и ветер… Все это существует тысячи лет. И будет существовать еще столько же, подумал змеелов. И ничуть не изменится. Человек с такой короткой жизнью — чужой в этом мире безмолвия и вечности. Старик был прав, исчезни я сейчас, не шелохнется ни одна песчинка. Да что я! Исчезни все люди на земле. И что? Ничего не изменится. Может, он станет только чуть лучше. Потому что плохим, трудным и несправедливым делаем его мы. Либо своими делами, либо мыслями…

— Вот потому я и не хочу жить среди людей, — сказал он.

— Там от этого вечного мира не останется и камня на камне. Там суета и ощущение близкого конца. Здесь покой и вечность. Жаль, что я не объяснил этого старику. Он бы наверняка понял. Но тогда это понимание перестало бы быть только твоим, верно? — спросил он сам себя.

— Да. А мне этого не хотелось. Мешок, рогатина и это понимание — вот и все, что у меня есть. И пускай это будет только моим. Старик — хороший, но пускай это будет только моим. Есть такие вещи, которыми нельзя делиться даже с друзьями.

Он посмотрел на небо. Солнце начинало клониться к западу. И хотя обжигало оно по-прежнему, уже чувствовалось, что жара скоро спадет. Так иногда ощущается приближение дождя, хотя на небе нет ни облачка.

Змеелов шел долго. Он преодолевал бархан за барханом, словно не знал, что такое усталость. Остановился он лишь несколько раз только для того, чтобы утолить жажду. Он никуда особенно не торопился. Просто нельзя было останавливаться на отдых в пустыне под открытым солнцем. За время своих странствий змеелов видел очень много останков таких вот, присевших отдохнуть. Солнце убивало их быстрее, чем это может сделать самая большая кобра или эфа. А эти змеи умеют убивать. Не любят, как не любит никто из животных, кроме человека, — не любят, но умеют. Почти так же хорошо, как человек. Но намного хуже полуденного солнца в самом сердце бескрайней пустыни… Так думал змеелов, механически переставляя ноги.

Потом он начал думать о пустыне. Сколько я брожу по ней? Почти двадцать лет. Для пустыни это миг. Для меня — почти половина жизни. Старик спросил, счастлив ли я… А действительно, счастлив? Хотя, наверное, сначала нужно понять, что такое счастье.

— Что для тебя счастье, змеелов? — спросил он себя. — Свобода выбирать, в какую сторону идти? Чувство, которое охватывает, когда удается одолеть особенно опасную змею? Тишина и покой песков? Звездное небо над головой?.. Да, наверное, все это. Это и еще многое другое. Перечислять можно очень долго. Но ведь что-то все равно не дает покоя… Не хватает какой-то малости, чтобы быть по-настоящему счастливым. Это как часы, которые ты видел у людей, живущих в городах. Целая куча каких-то блестящих колесиков и звездочек… Когда это все собрано в правильном порядке, часы оживают и делают то, что они должны делать, — показывают время… Но если их разобрать… Те же колесики, те же звездочки и пружинки. Ничего не исчезло, ничего не сломалось, но это уже не часы, а просто кучка блестящих железяк… Все должно быть верно собрано. Нужно что-то, что заставит работать часы. Так и с моим счастьем. Все есть, но валяется в беспорядке. Нужно это правильно собрать. Но как это сделать? Учитель, наверное, это знал. Но почему-то не захотел рассказать мне. Впрочем, научил он меня многому. Не стоит жаловаться. А может, этому и нельзя научить. Нельзя рассказать… Можно только самому понять. Прочувствовать.

Да ладно, подумал змеелов, что-то я сегодня слишком много думаю. И о непростых вещах. Старик, видно, заразил меня своим настроением. Все, что мне действительно нужно, — наловить побольше хороших змей, пока я иду к скалам. Там много хороших покупателей. Не таких хороших, как старик, но все-таки…

— Так что подумай лучше о том, где ты будешь искать змей. А все остальное оставь тем, кто такими размышлениями зарабатывает себе на жизнь. Тебя-то кормят змеи, так? Ну вот и думай о них. Будет куда больше толку… Но все-таки очень хочется знать, чего же не хватает…

Он шагал, пока солнце не коснулось красным боком горизонта. Тогда змеелов нашел ровное место, на котором торчали жесткие, как проволока, стволы песчаной акации, положил по границе круга, где собирался ночевать, веревку из конского волоса, чтобы внутрь не пробралась змея, наломал сухих веток и развел небольшой костер. Достал сверток с лепешками и вяленым мясом и принялся за еду. Скудный ужин он запил простой водой из фляги. Стемнело очень быстро. В пустыне почти не бывает сумерек. Темнота наваливается сразу, будто на голову набросили мешок. И звезды загораются не так, как на севере. Там они медленно проступают на бледном небе. Сначала едва угадываются, даже если на небе нет ни облачка. Потом становятся видны все отчетливее… Но это происходит так медленно, что можно уснуть, пока увидишь настоящие яркие звезды. В пустыне они вспыхивают сразу, словно кто-то развязал мешочек с бриллиантами и вытряхнул их на черную поверхность стола. Одним неуловимым движением.

Змеелов любил ночи. Не только из-за прохлады, дающей отдых после невыносимого зноя. И не только из-за отдыха, который можно наконец дать натруженным ногам. И не из-за яркого пятнышка костра, который издалека можно было принять за слишком низкую звезду. Ночью стиралась граница между землей, небом и человеком. Все было едино. Тело растворялось в непроглядной черноте, и оставалось только не скованное ничем «я». Абсолютно свободное. Свободное даже от самого себя… Над ним были не властны ни время, ни пространство, ни желания, ни страхи… Все это исчезало. Существовали только звезды.

Ночью все было не так, как днем. Змеелов любил ночи и за это тоже.