Мистерия Христа

И столько было в старце том дивной простоты и мудрого покоя, что я, Фалес Аргивянин, склонился перед ним, а Царица Змей приветливо зашипела, качая изумрудной головой у меня над плечами.

В зале воцарилось молчание.

— А кто эти трое, о которых ты говорил, эллин? — спросила меня побледневшая Балкис.

— Одного из них ты знаешь, Царица, — спокойно ответил я, — то Арраим Четырежды Величайший, жрец Денницы [112], Отец и Повелитель Чёрных…

Руки Балкис судорожно схватили ручки трона, и она порывисто наклонилась вперёд.

— Отец! — задыхаясь, воскликнула она. — Ты знаешь, ты видел его, Мудрец?

— Знаю и видел, Балкис, — сказал я.

— Когда и где?

— Вчера, в лесу около твоего города, Царица, — был ответ мой.

Диким огнём запылали очи прекрасной Царицы.

— Здесь… около… — повторила она. — И он ничего не велел передать мне?

— Велел, Царица, — сказал я, Фалес Аргивянин. — Он повелел мне сказать тебе, что тщетны твои поиски и старания увидеть его, хотя бы ты похитила не только Огонь одной планеты, а всех девяти [113]. Ты никогда не увидишь его, ибо ты преступила законы храма Богини Жизни, осмелившись проникнуть к Огню Земли и вступить тем в отношения с силами Хаоса. При этом ты не пощадила драгоценной жизни пророчицы, служительницы Богини; данную тебе красоту и мудрость ты употребила на то, чтобы ввергать в пучину падения Мудрых Посвящённых. Так вот тебе, Балкис, последний завет отца твоего: ты увидишь его только тогда, когда горящий в тебе Огонь Земли преобразишь в пламя Любви Космической, и тогда Величайший из Величайших, имеющий прийти в мир, соединит тебя с отцом твоим…

Холодная и грозная поднялась прекрасная Балкис с трона; мрачным огнём злобы горели её синие глаза.

— Ко мне, Мудрые моего Царства! — прозвучал её голос. — Вашу Царицу, вашу повелительницу оскорбил неведомый пришелец. Он — обманщик; не мог отец мой Арраим передать мне таких слов, унижающих меня. Да восстанет Владыка Огня Земного и да испепелит он врагов моих!

И окружённая предателями тайных Святилищ, она, вся охваченная облаком багрового света, запела какую-то дикую песнь-заклинание, и вторили ей слуги её. Дрогнуло собрание: я видел, как прибывшие Посвящённые один за другим покидали зал, и наконец в нём остались только я, Фалес Аргивянин, мудрый старик Лао-цзы, с печальным интересом глядевший на Царицу, и равви Израэль, укрывший голову плащом и что-то тихо бормотавший про себя.

Уже рухнула передняя стена зала, и на место её встала новая стена из мрачного тумана, клубами восходившего из какой-то бездны; уже чувствовал я приближение Огня Земли, леденящего и страшного; и вот, медленно-медленно сползла с меня Царица Змей и закружилась в ритмичном танце возле трона Балкис, как бы очерчивая вокруг нас троих магический круг [114]; голова Змеи, горевшая голубоватым светом, постоянно была обращена к стене мрака, а рубиновые глаза были как стрелы, пронизывающие пары недр планеты.

Но спокоен был я, Фалес Аргивянин, ибо велика была сила души моей; и видел я, как рядом с равви Израэлем вырисовались очертания двух духов Луны с рогатыми тиарами на головах, и как позади мудрого атланта Лао-цзы кишели густой толпой духи пустыни.

А во мраке тумана уже вставало чьё-то гигантское лицо багрово-красного цвета, виднелись чьи-то внимательно-злобные очи и подымалось туловище, покрытое как бы языками пламени. То был сам Бафомет, Владыка Преисподней, Царь Тартара, Великий Отверженный [115].

Минуту или две покоились его злобные глаза на нас и потом медленно обратились на Балкис, протягивавшую к нему руки.

— Безумная Балкис! — раздался его голос, подобный отдалённому шуму огненного прибоя в жерле вулкана. — Зачем ты вызвала меня? Разве могу я бороться с самим собою, ибо вот — Царица Змей восстала против тебя?

— Безумная Балкис! Я — Владыка Земного Огня, но вот духи Луны ополчились против меня, и бессилен я против них [116].

— Безумная Балкис! Что я могу сделать с неугодным тебе эллином, когда благословение отца твоего Арраима почиет на нём? И разве не духи пустыни — слуги того, чьё имя — Молчание — стоят за третьим?

— Безумная Балкис! Это наказание твоё — ибо что общего между тобою — слугою моей и отцом твоим Арраимом, чьи ноги на стезе Того, чьё имя я не могу произнести? Разделывайся сама как знаешь, но помни, что никакая Любовь Космическая не вырвет тебя из рук и сердца моего!

— Дух лжи и отрицания! — бестрепетно загремел я, Фалес Аргивянин, в ответ на последние слова Духа Отверженного. — Пусть уйдёт Царица Змей, духи Луны и духи пустыни, пусть останусь один я, Фалес Аргивянин, носитель Священного Маяка Вечности с Семенем Великой Любви Космической в сердце и вступим с тобой в страшный и грозный бой за душу прекрасной Балкис, ибо вот — отец её — Арраим Четырежды Величайший поручил мне не погубить её, а наставить на стезю добра!

С глубоким удивлением смотрел на меня Дух Отверженный. И вот — как бы разгладилось его чело, а глаза загасили злобу и засияли каким-то другим, странным, как бы сочувствующим светом.

— Храбрый эллин, — раздался его насмешливый голос. — Или ты думаешь, что в предназначениях моего бытия заключаются и драки со всякими человеческими червями, мнящими себя мудрецами потому только, что на челе у них горит крестообразный знак? Или Премудрый Гераклит не внушил тебе, что борьба со мною есть борьба во времени? Имеешь ли ты достаточно Манвантар в твоём распоряжении, фиванский червяк, чтобы решиться на эту борьбу? Иди своей дорогой, червяк, — и кто знает? Со временем, если ты поумнеешь, быть может, мы поговорим с тобою, ибо всё-таки из всех человеческих червяков ты наиболее обещаешь в будущем…

И сразу погас огонь его очей, рассыпались очертания головы и тела, рассеялся хаотический туман, и вновь выступила из него стена зала.

Я оглянулся вокруг. Мирно покачиваясь взад и вперёд, по-прежнему молился закрытый с головою равви Израэль; задумчиво пощипывая бородку, стоял мудрый Лао-цзы, а дальше — возле трона Балкис — лежала в самых неестественных позах скорченная толпа её мудрецов. Сама Балкис, бледная как смерть, неподвижно сидела на троне, вперив безумные очи в рубиновые глаза Царицы Змей, с шипением продолжавшей перед ней свой таинственный танец.

Я произнёс заклинание, и она медленно вернулась ко мне и снова вползла на меня, опоясав моё тело.

Мудрецы Балкис начали выказывать признаки жизни, а сама Царица, глубоко вздохнув, закрыла лицо руками.

Долго длилось молчание. Наконец Царица прерывающимся голосом произнесла:

— Ты победил прекрасную Балкис, Аргивянин. Иди и возвести миру её поражение…

— Ты воистину безумна, Балкис, — ответил я. — Никого я не побеждал, — победил твой отец, Арраим Четырежды Величайший и Любовь Божественная. Но если ты признаёшь своё поражение, то я требую от тебя: отпусти тотчас со мною тех трёх Посвящённых Фиванского Святилища, которых ты приковала к трону своему красотой и мудростью своей…

Прекрасная Балкис пожала плечами.

— Зачем они мне, о, Аргивянин!

— сказала она. — Бери их. Но скажи, мудрый эллин, от себя ли ты заступился за душу мою пред Господином Огня Земли или от имени отца моего?

— От себя, Царица, — ответил я.

— Ибо я знаю, что Любовь Космическая царит в сердце Арраима: и вот — как же он бросит дитя своё на погибель Пралайи? А что может противостоять мудрости и силе первого Мага планеты?

— Ты воистину мудр, эллин, — слабым голосом сказала, подумав, Балкис. — А теперь — идите от меня, Мудрые, — обратилась она к нам троим, — и оставьте бедную Балкис в одиночестве, дабы могла я подумать о… Любви Космической, — с лёгкой насмешкой окончила она.