Источник силы

Однажды вечером, прогуливаясь с Тавернером в саду, мы услышали уже знакомый нам пронзительный крик, сопровождавший кошмары несчастного Хаусона. Он выскочил из беседки и нерешительно остановился на лужайке. Единственными людьми в поле его зрения были мы и безучастная Мона Кейли в своем кресле, и расстояние от него до нас и Моны было примерно одинаковым. Во время нервного срыва человек превращается в дикаря или в ребенка, в зависимости от своего темперамента, и Хаусон стал похож на четырехлетнего мальчика. Тавернер бросился через лежащий между ними газон, но когда мужчина опять превращается в ребенка, он обращается к матери, и, не замечая приближающегося Тавернера, Хаусон подбежал к Моне Кейли и спрятал лицо у нее на коленях.

Удар, нанесенный тяжелым мужчиной, неожиданно налетевшим на нее, едва не опрокинул девушку вместе с креслом и заставил вздрогнуть даже ее слабый мозг, вызвав какую-то ответную реакцию. Я готов был бежать, чтобы освободить Мону из затруднительного положения, но Тавернер, схватив меня за руку, остановил.

— Нет, подождите, — сказал он. — Посмотрим, что она будет делать. Это может быть отработкой ее судьбы.

В поведении Хаусона не было ничего агрессивного, так как он был явным ребенком, а не мужчиной. Он всегда напоминал мне мастифа, с которым возятся, как со щенком, и который не может сообразить, что он давно огромный пес, а не щенок.

В течение нескольких минут, показавшихся нам вечностью, мы наблюдали, как пытается работать слабый мозг девушки, а потом увидели, как рука, белая и прекрасно вылепленная, но безвольная, как могут быть безвольны только руки людей, страдающих умственной неполноценностью, легла на медленно вздымающееся и опускающееся плечо мужчины. Это было первое осмысленное действие, которое Мона Кейли совершила в своей жизни.

Мне показалось, что Тавернер от восторга сейчас пустится в пляс по всей лужайке.

— Смотрите! — воскликнул он. — Следите, как ее мозг пытается работать.

Я стал следить. Больше всего это напоминало заржавевший механизм, который с трудом стараются провернуть вручную. Гладкий лоб девушки морщился от усилий, когда мысли пытались пробраться по неоткрывшимся каналам. Я не знаю, как пробудился неясный материнский инстинкт, но она явно взяла под свою защиту огромное дитя, сидящее у ее ног.

Через несколько минут Хаусон вновь приобрел контроль над собой и стал смущенно приносить извинения жертве своего натиска. Прекрасные темные глаза неподвижно смотрели на него, лишенные всякого выражения, и тогда, сообразив, в чем дело, он прервал свои извинения на полуслове и уставился на нее.

— Ну, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к ней, — если вы не возражаете, я благодарю вас, — и, сидя у ее ног, он зажег сигарету дрожащими руками.

С этого времени все часы, свободные от сна, они были неразлучны. Казалось, пассивное присутствие обеспечивало Хаусону именно то общение, в котором он нуждался. Она дала ему ощущение человеческой защищенности, и в то же время он не чувствовал, чтобы его поведение выглядело глупым в ее глазах. Странные дружеские отношения между лишенной разума девушкой и живым разумным мужчиной стали источником развлечения для других обитателей лечебницы, а сам я был склонен расценивать их как одну из тех странных дружб, которые в домах, подобных нашему, иногда возникают между наименее подходящими друг для друга больными, пока однажды вечером мой коллега, видя, как двое пересекают лужайку, направляясь к дому, не положил свою руку мне на плечо:

— Кто это с Моной Кейли? — спросил он.

— Хаусон, конечно, — ответил я, удивленный очевидностью такого вопроса.

— Так мы называем его сейчас, — сказал Тавернер, внимательно следя за парой. — Но я думаю, было время, когда он отзывался на имя Джованни Сигмунди.

— Вы имеете в виду?.. — воскликнул я.

— Вот именно, — сказал Тавернер. — Колесо совершило полный оборот. Когда он умирал в руках тех, кому она предала его, в агонии он звал ее. Нет нужды говорить, что она не пришла. Теперь же, когда он опять был в агонии, некий странный закон, руководящий душевными склонностями, пронес крик о помощи по старым каналам, и она ответила на него. Она начала выплачивать свой долг. Если все пойдет хорошо, мы сможем увидеть возвращение ее души в тело, и, если это случится, это не будет мелкая душа, вернувшаяся в свою плоть.

Я думал, что мы станем свидетелями романтической связи воссоединившихся любовников, но вскоре убедился, что это больше похоже на трагедию, по крайней мере, для одного из них.

На следующий день Хаусона пришла навестить его невеста. Я проводил ее в уединенную часть парка, где он находился, и там мы увидели, как разыгрывается очень трогательная трагикомедия. Как обычно, Хаусон сидел на половине Моны Кейли, покуривая свои бесконечные сигареты. Увидев свою невесту, он вскочил. Мона тоже встала. В глазах гостьи появился страх и недоверие, возможно, из-за незнания душевнобольных, которые при первом взгляде на них всегда причиняют страдание. Но в глазах нашей слабоумной было выражение, которое я не смог бы назвать иначе, как презрение. Это была вспышка коварной безжалостности жительницы Италии пятнадцатого столетия, и я легко мог догадаться, кем была гостья.

Хаусон, забыв о присутствии другой девушки, устремился навстречу своей невесте и поцеловал ее, а я подумал на мгновение, что сейчас произойдет одна из тех отвратительных вспышек злобы, на которые так способны умственно неполноценные, когда с Моной Кейли произошла внезапная перемена, и я стал свидетелем удивительного явления — я увидел, как вошла душа и вступила во владение своим телом.

Пока девушка наблюдала разыгрывавшуюся перед ней сцену, разум медленно проявлялся в ее затуманенных глазах. На мгновение было совершенно неясно: бросится она вперед и разъединит их, или же останется в стороне? Я стоял позади ничего не замечающих беспечных влюбленных, напрягшись, как пружина, готовый перехватить ее в случае необходимости. Ждать пришлось долго, пока незнакомый с работой мозг неохотно прилагал непривычные усилия.

Затем девушка медленно повернула прочь. Она тихо шла по траве, не замечаемая двумя другими, отыскивая убежище в кустарнике, как ищет укрытия раненое животное, но ее движения больше не были движениями, выполняемыми непослушными конечностями. Это были движения женщины, шествующей впереди королей, но в то же время это были движения женщины, раненной в сердце.

Когда она проходила под деревьями, я последовал за ней и взял ее за руку, инстинктивно произнося слова утешения, хотя и не ждал ответа. Она повернула ко мне темные, полные невыплаканных слез глаза, светящиеся страшным знанием.

— Это должно было случиться, — произнесла она ясно и отчетливо первые в своей жизни слова. Затем освободила свою руку и пошла одна.

В последующие дни мы наблюдали, как душа Моны то покидала тело, то вновь возвращалась в него. Временами перед нами была не думающая ни о чем слабоумная, а временами — одна из тех женщин, которые делали историю. И хотя навыки общения у нее развивались медленно, она часто в полную силу использовала свои способности. И что это были за способности! Я читал об удивительных женщинах эпохи Ренессанса — сейчас я видел одну из них.

Иногда, когда ее страдания становились невыносимыми, душа выскальзывала на время и отдыхала где-то в неведомых райских полях, опять оставляя нашим заботам безумное тело. Но всякий раз она возвращалась, полная новых сил. С кем она беседовала и кто оказывал ей помощь, мы никогда не знали, но всякий раз она встречалась лицом к лицу с агонией перевоплощения и несла свое бремя с обновленным мужеством и знанием.

Слабый, заново пробуждающийся разум Моны постигал Хаусона до самых глубин, проникая во все углы и закоулки, сознательные и подсознательные, и, конечно, она была самой совершенной сиделкой, какую он когда- либо мог иметь. Охваченному паникой разуму никогда нельзя позволять метаться среди тьмы и ужаса смерти. Инстинктивно она чувствовала приближение кошмаров у Хаусона и прикосновением своей руки возвращала его мятущуюся душу в безопасную гавань.