Избранное

Зачитали фамилии по списку, снабженному многочисленными печатями и штампами; те, чья фамилия названа, должны были построиться отдельно, им приказали взять с собой жалкие пожитки, и под нудным моросящим дождем, спотыкаясь на каждом шагу, они отправились под конвоем на станцию, где уже стоял поезд особого назначения.

Миланский комитет Красного Креста известил родственников, которых удалось разыскать, что поезд с интернированными прибывает на главный вокзал тогда–то и во столько–то, и просил встретить репатриантов.

Но поезд шел медленнее, чем предполагалось. Путешествие затянулось — через Зальцбург и Иннсбрук, Ландек и Фельдкирх попали наконец в Швейцарию и через кантоны Граубюнден и Тичино прибыли в Милан на день позже объявленного.

Была ночь. Родственники, прождав на вокзале целый день, усталые и продрогшие, отогревались в зале ожидания. Но большинство пристроились в воинском зале, выделенном для транзитных военнослужащих: здесь в сопровождении дамы из Красного Креста можно было получить кипяток, раскладушку и одеяло с блохами и клопами.

Под шум дождя, шипение пара, паровозные гудки и скрежет тормозов поезд особого назначения остановился на запасном пути. О его прибытии Красный Крест предупредили всего за несколько минут, поэтому на платформе не было встречающих, а бродило только несколько железнодорожников.

Окоченевшие, с одеревенелыми от долгого сидения ногами, измученные голодом, репатрианты, подхватив жалкие узлы, стали вылезать из вагонов, помогая друг другу и озираясь по сторонам в поисках знакомого лица, но вокруг не было ни души.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Одним из первых вышел из вагона Тёнле Бинтарн с девочкой на руках, на платформе он передал ее матери; вещей у него не было никаких и дел тоже, поэтому он решительным шагом, сжав в зубах погасшую трубку, отправился прямо на далекий огонек, который заприметил в конце платформы; правда, вполне могло оказаться, что это мерцает фонарь на хвостовом вагоне другого поезда. Но ему повезло — это светилось оконце буфета для транзитных военнослужащих.

Там было жарко натоплено и дымно. Тёнле без лишних слов полез прямо через толпу к буфетной стойке. Какой–то сержант сердито спросил, что ему здесь надо и откуда он такой немазаный взялся. Тёнле еще сердитее ответил в двух словах, откуда он и что ему надо — трубочного табаку!

Из толпы вынырнул солдат, подошел к Тёнле и пристально на него посмотрел.

— Это вы?! Я узнал! — закричал солдат. — Вы тот самый пастух! Год назад в горах, на учебных стрельбах, помните? Мы еще просили вас уйти с овцами в лес!

Тёнле внимательно вгляделся в лицо солдата и узнал молоденького парнишку–артиллериста, который без конца расспрашивал его про овец и пастбища, потому что он сам — пастух из Сардинии. Тёнле понял: наконец–то он нашел то, что искал и не находил все это время. «Слава богу, — подумал Тёнле, — встретил человека! У него можно одолжить щепотку табаку, с ним можно поговорить по душам!»

— Пойдемте, — пригласил сардинец старика, — я угощу вас вином!

Но тут вмешался сержант, заявив, что в помещение гражданским лицам вход запрещен. На это солдаты ответили дружным хохотом, отпустив по адресу зануды сержанта пару таких крепких слов, что тот сразу стушевался и замолчал.

Пастухи, которых снова свела вместе судьба, подошли к стойке: молодой заказал пол–литра вина и подарил старику пачку тосканских сигар. Целый год мечтал Тёнле о таком табаке: он растер на ладони половинку сигары, набил трубку, а остатки табака положил в рот — пожевать.

Старик медленно и жадно курил — не мог накуриться, рассказывал понемногу о своей жизни и о том, что случилось с овцами. Солдат рассказал про себя. Тёнле вспорол ногтем подкладку куртки, вытащил оттуда серебряную монету в пять лир и заказал еще вина.

Он чувствовал, как по прошествии стольких месяцев сердце его наконец оттаивает. Пожевав табака и выкурив трубку, он понял, что голоден смертельно, и велел принести хлеба, сыру и еще литр вина на угощение солдатам, сгрудившимся вокруг послушать его рассказ.

Дверь отворилась, и в облаке тумана, пропахшего угольной гарью, женский голос раздраженно спросил:

— Есть тут у вас старик, из гражданских?

— Не–ет! — заревели хором солдаты. — Стариков здесь нет!

Случилось так, что чиновники из Красного Креста во время переклички репатриантов недосчитались нашего Бинтарна. Немедленно обыскали весь вокзал. Дочь Тёнле, приехавшая из Варезе, где она жила в эвакуации, забилась в угол и неудержимо рыдала.

— Наверно, незаметно проскользнул через контроль, ночь на дворе, — успокаивал ее чиновник. — Может быть, он уже в городе. Не волнуйтесь, завтра найдется!

Забрезжил рассвет, солдату из Сардинии пора было на посадку в эшелон — обратно в свой полк, который стоял на линии фронта в районе Альпийского предгорья. Старик полюбопытствовал:

— Твой поезд идет через Виченцу или через Падую?

— Кажется, через Виченцу, — ответил сардинец.

— Тогда нам по пути, — решил Тёнле.

Смешавшись с солдатами, старик залез в вагон для перевозки скота; патрульные обошли эшелон — все было в полном порядке, паровоз дал гудок, главный кондуктор махнул фонарем — «путь свободен», и состав тронулся под лязг буферов и разудалые песни солдат.

Целый день эшелон шел по равнине, оставляя позади города и реки, иногда он вдруг останавливался, то в чистом поле, то не доезжая до станции. В Виченце поезд сбавил скорость, проезжая мимо сидящих на станционных скамейках солдат в полной боевой выкладке и эшелонов с военным снаряжением; в оконце под потолком вагона Тёнле увидел среди облаков ослепительно белые вершины гор и подумал: «Значит, я уже почти дома!».

Воинский эшелон прибыл в Читтаделлу, солдаты стали шумно выбираться из вагонов: на дорогу Тёнле получил от них в подарок табак, сигары, галеты, тушенку и бывший в употреблении вещмешок. Старик простился с пастухом из Сардинии, который обращался к нему на «вы» и звал «дядя Антонио», потом, не замеченный часовыми, перебрался через станционную изгородь и оказался в поле.

Тёнле знал, что неподалеку от этого города–крепости пролегает пастушья тропа, связывающая в течение многих столетий горные районы с Венецианскими отмелями; не раздумывая, он зашагал прямо через поля на запад, покуда не выбрался на эту тропу у берега Бренты. Неожиданно быстро спустилась ночь, и Тёнле заночевал в шалаше, устроенном крестьянами из кукурузных бадыг: он прилег на солому, раскурил трубку, но после первой затяжки сразу заснул от усталости. Во сне не покидало его радостное ощущение вновь обретенной независимости и свободы, близости дома и родины, до которой, как он думал, рукой подать.

Среди ночи его разбудили голоса — говорили на каком–то странном языке: Тёнле мгновенно проснулся и, затаившись, стал прислушиваться, но не мог понять ни слова из того, что вполголоса говорят задержавшиеся возле шалаша люди; их язык был не похож ни на один итальянский диалект, не напоминал он и немецкого. Тёнле лежал не шелохнувшись, только глаза открыл, когда солдаты залезли в шалаш и чиркнули спичкой. Увидев забившегося в угол старика с поблескивающими, как у ночного зверька, глазами, они расхохотались. Один порылся в кармане кителя, вытащил пачку сигарет и бросил ее старику. Старик не знал, на каком языке их благодарить: солдаты выбрались из шалаша, поговорили о чем–то с теми, кто оставался снаружи, и ушли в ночь.

Тёнле был озадачен, и впрямь — откуда ему было знать, что ночью к нему заглядывал английский патруль Королевской гарнизонной артиллерии, прибывшей в этот район после событий у Капоретто.

Перед рассветом Тёнле проснулся, сел на солому и, сунув в рот кусочек галеты, как следует размочил его слюной, прежде чем разжевать и проглотить, потом закурил трубку и торопливо зашагал к берегу Бренты: если идти против течения, то доберешься до гор, серая, окутанная облаками громада которых высится на горизонте. С первыми лучами зари Тёнле снова услышал гул канонады.