В волчьей пасти

Бохов живо освоился с радиоаппаратурой, включил микрофон, и его голос, проникая во все бараки, разнесся по лагерю.

— Товарищи! Мы победили! Фашисты бежали! Мы свободны! Вы меня слышите? Мы свободны!

Бохов, всхлипнув, прижался лбом к аппарату, и овладевшее им чувство счастья вдруг излилось слезами, которых он больше не мог сдержать.

Услышав голос Бохова, заключенные в бараках повскакали с мест. Пламя этих слов взлетело тысячеголосой бурей возгласов. Она не стихала и бушевала, рождаясь вновь и вновь.

— Свобода! Свобода!

Люди смеялись, плакали, плясали! Они, словно обезумев, вскакивали на столы, вскидывали руки, кричали что-то друг другу. Их ничто не могло удержать. Из всех бараков повалила толпа. Подобно гонимой штормом волне, опьяневшая масса залила апельплац.

Единый крик, единое устремление: к воротам!

Не для того, чтобы бессмысленно бежать куда глаза глядят. Нет, лишь для того, чтобы вкусить хмельную радость — наконец, наконец прорваться всем за ненавистные ворота и, ликуя, пасть в раскрытые объятия свободы.

Невероятный восторг увлек и всех тех, кто только что еще был в бараке подле Кремера.

Свобода! Так огромна была их радость, что они внезапно забыли о раненом и убежали. Кремер смеялся и одновременно ругал их про себя.

— Забыли нас! Черти полосатые, взять нас с собой забыли! — вдруг закричал он так неистово, что малютка громко заплакал от испуга.

— Кричи! Ну, кричи! Пойдем, будем кричать вместо с другими! Ведь все кричат! Разве не слышишь?

Он подхватил плачущего ребенка, как узелок, под здоровую руку и, шатаясь, вышел наружу.

Его окружили ликующие заключенные. Стремясь помочь ему, они хотели отобрать у него кричащую ношу.

— Лапы прочь! — огрызнулся он и, пыхтя, поплелся по дороге, которая вела в гору, на апельплац.

Там он застал всех, и среди них Бохова, беспомощного против этого людского потопа, который он сам накликал.

И еще увидел Кремер — сердце замерло у него от дикой радости…

— Андре! — закричал он. — Андре, Андре! Мариан!

Крики Кремера не были слышны среди общего гула, но его самого уже заметили.

— Вальтер! — радостно закричал Гефель и заковылял к нему, все еще с болтающейся на шее веревкой.

— Возьми у меня маленького, он тяжелый.

Товарищи подскочили на помощь. Риоман и ван Дален поддержали ослабевшего Кремера. Гефель взял у него ребенка. Малыш завопил еще громче, когда косматобородый дядя прижал его к себе. Гефель покачнулся и чуть не упал. Кропинский осторожно отобрал ребенка. Смеясь, крича, выкрикивая немецкие и польские слова, он показывал всем драгоценную ношу.

И вдруг Кропинский побежал, держа перед собой ребенка, к воротам, в бушующий поток.

— Мариан! — крикнул ему вслед Гефель. — Куда ты бежишь?

Но водоворот уже поглотил его.

Кропинский поднял малыша над собой, чтобы его не раздавила бурлящая масса.

Как ореховая скорлупа, покачивался ребенок над волнующимся морем голов. Вот он уже миновал теснину ворот, и тогда поток принял его на свои освобожденные воды и понес неудержимо вперед.