Вторжение

— Какие страхи? — привстав, спросил Митяй.

— Задурили тебе голову всякими бабьими слухами, а ты за чистую монету принял… "Генералы бегут, Москва пала…" — кривя лицо, передразнил Игнат и всплеснул руками. — Крышка, значит? Конец белу свету…

— И-и, дорогой сваток, да что мне… — терялся в ответах Митяй. Какая охота беду накликать? А все же муторно на душе. А как в самом деле примется разорять нас…

— Немец на это горазд, потому и войной пошел, простору захотел, — с видимым согласием продолжал Игнат. — Простору у нас много, да только скажу тебе, на просторе и заблудиться недолго, потом назад путей не найдет…

— И так гуторят, будто война супротив него может обернуться… Митяй напряженно сощурил глаза. — А позволь узнать, до кой поры ждать этого часа?

Слова эти озадачили Игната. Он и сам в душе не чаял дождаться того времени, когда наши войска наконец остановят врага и погонят его назад. Но всякий раз, когда принимался читать скупые, невнятные сводки с фронта, чувствовал, что желанное это время отодвигается все дальше, и по–прежнему владеют сердцем сомнения и тревоги. Он лишь смутно представлял себе потерянные территории и размеры всех бедствий. И, чтобы не бередить душу свата, Игнат уклончиво ответил:

— Ежели бы я в верхах сидел, государственными делами управлял, то, понятно, доложил бы честь–честью. А так — кто ж его знает…

— Нет, сват, ты мне зубы не заговаривай, — настаивал Митяй. — Ответь прямо, какой оборот война поимела?

— В сводках пишут, отходят наши… Города теряем… Война, похоже, затянется, — рассудил Игнат.

— То–то и оно… — сокрушенно покачал головой Митяй и умолк. Думал о сыне, о потерянных городах и никак не мог доискаться причины, почему же наши отходят, оставляют на поругание землю, беззащитных людей, — неужто немец так силен, что нельзя его обуздать? А может, виноваты наши армейцы, бегут без оглядки, не причиняя урона врагу, — ведь у страха глаза велики! Думая так, Митяй краснел, весь наливался еле сдерживаемой обидой. Словно на что–то решаясь, он озабоченно проговорил: — Дума у меня в голове вертится… Известие надо бы дать Алексею. Все–таки парень еще не обтерся, горячий — может и зарваться…

— Лишнее говоришь, сват, сын он тебе, — возразил Игнат.

— Не об том речь. Я ж ему добра хочу. Отписать надо, как держать себя в бою.

— Этому его командиры научат.

— Не перечу, положим, командиры научат, — согласился Митяй. — А отцовский наказ не помеха. Давай уж, сваток, не посчитай за труд, бери бумагу, отпишем.

Привстав, Игнат взял с полки засиженную мухами чернильницу, поискал в столе ручку и, не найдя, позвал Верочку. Она подала ему свою, ученическую… Игнат обмакнул перо, склонился над бумагой.

— Начнем так, — оживился Митяй. — С поклоном к тебе твой отец Дмитрий Васильевич, и, понятно, кланяется еще Игнат, твой тесть… Живем мы, можно сказать, припеваючи…

— Гм, — усмехнулся Игнат, — не пойму, то на жизнь жаловался, а теперь… Да он не поверит, кто же в войну живет припеваючи?

— Ну, одним словом, отпиши, живы–здоровы.

— А дальше?

— Не торопи, сват, — остановил Митяй. — Давай лучше по–другому… Отпишем ему, как воевать способнее… Ты не смейся, сват! Раз они бегут, то прямо истребуем, по какому праву и кто дал команду, на кого покидают родимую землю. Вот все это нужно отписать. Все! — с твердостью в голосе повторил Митяй. — Он хоть и сын родной, а пущай знает, едрена палка, что я ему не прощу этого позора… И вообще начальникам своим пусть почитает, до какого, мол, места будете пятиться? И куда только глаза их мокрые глядят? Так прямо и пиши, нечего их по головке гладить. Доведись мне, я показал бы им кузькину мать! — разошелся было Митяй, но сват поймал его за руку и усадил. Он подошел к самовару, сердито пыхтевшему жарким паром, и налил в чашки чаю. Заварка оказалась старой, Игнат хотел было разбавить ее кипятком, но подбежала Верочка, всплеснула руками:

— Уж не брался бы лучше, батя. Будто не знаешь, где что хранится. Она выбежала в сенцы, забралась по лестнице на чердак и скоро принесла оттуда пучок сушеного чебреца.

— А я так полагаю, — отпивая из блюдечка чай, степенно заговорил Игнат. — Нечего нам ругательное письмо отсылать. Расстраивать только будем, им и без того тошно.

— Оно, ежели подумать, то, может, и воздержимся ругать, — согласился Митяй. — А усовестить не мешает. Злее будут.

Отстранив блюдце, снова брался за письмо Игнат и после того, как от имени свата посовестил бойцов, сказал:

— Думается, ругать мы все горазды, а ученье преподать — не каждый способен.

— Какое же ты думаешь ученье дать? — насторожился Митяй.

— У меня столько в голове всяких ученых мыслей скопилось, что хоть артикулы сочиняй.

— Артикулы учинять всякий горазд, да что толку в них.

Игнат на это возражал:

— Ты, сват, в этом деле, как вижу, не тово… А я в каких только баталиях не бывал. Всю Украину вдоль и поперек пехом исходил. Неприятель такого стрекача задавал, что и на рысях не догнать. А все почему? спрашивал Игнат и сам себе отвечал: — Да потому, что мы артикулы знали и уставы честь по чести блюли. Вот, положим, артикул 97 Петра Великого. Что в нем сказано?

Митяй пожал плечами:

— Шут его знает.

— А в нем прямо записано, что ежели полки или роты, которые от неприятеля назад побегут, им будет строгий суд учинен.

— Так я ж про то и толковал, — поддакнул Митяй. — Надобно этот артикул Алешке отписать, чтоб они там сообща учили.

Поддавшись искушению блеснуть своими военными навыками, Игнат продолжал, как бы стараясь припереть свата:

— А что тебе известно о плутонгах?

Для Митяя вопрос этот оказался таким каверзно–нежданным, что брови у него на лоб полезли. Стараясь разгадать, что же это такое, он глубокомысленно моргал, что–то про себя шептал и в конце концов, не найдя, что сказать, махнул рукою:

— А бес их знает, твоих плутней! Дюже ты горазд до этих хитростей!

— О нет, сваток, — возразил Игнат. — Ты плутонги не скидывай со счету. В них еще сам Петр толк узрел. И Суворов знал им цену. Вот ежели на тебя целая орава пойдет, что ты станешь делать?

— Знамо что. Приклад к плечу — и в штыковую…

— Э-э, — растянул Игнат. — Это никуда не годится. Тут надобен залповый огонь. Стреляй, пали, чтоб неприятелю тошно стало от пуль твоих.

— Дельно ты говоришь. Давай–ка все сюда и запиши, — ткнул пальцем в лист бумаги Митяй.

Игнат обмакнул перо и опять склонился над письмом. А Митяй смел хлебные крошки, скрестил руки на столе и задумался. "Какого все–таки умного свата мне бог послал! Все–то он знает, всюду вхож. Поглядеть на него со стороны — вроде бы никакой учености. А поди — целые артикулы в голове держит… Бери хоть, зараз, надевай на него штаны с лампасами, и полный тебе генерал. Только малость тощеват и виду бравого не имеет. Да и то сказать: в животе ли толк? Иной, поглядишь, как баба на сносях, а постучи ему по башке — пусто, как в барабане.

В избу вбежала Наталья. Она была разгоряченная, сияющая, довольная. Щеки у нее пылали, на шее заметно билась синеватая жилка. Увидев стариков, она засмеялась:

— Вы все пишете?

— Засиделись чуток, — ответил Игнат. — Давай–ка кончать, сват. А то завтра вставать спозаранок. Лутки тесать для сруба. — Игнат свернул письмо, забрал чернильницу, ручку и отнес на полку.

Митяй погладил разомлевшую от жары голову, надел картуз и направился к двери. У порога остановился, взглянул на Наталью. Вытянув по–лебяжьи красивую шею, она жадно пила воду.

"Эх и невестушка у меня, — подумал Митяй. — В целом свете лучше не сыскать".

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В сумерках, когда с реки потянуло прохладой, по Ивановке на бешеной скорости промчался в кожаной тужурке мотоциклист. Обогнув церковную ограду, он проехал маленькой улочкой и подкатил к белому домику медпункта.

Из окна выглянула повязанная марлевой косынкой Наталья. Завьялов скупо, будто терзаясь чем–то, взглянул на нее, хотел что–то сказать и не мог, только протянул записку и сейчас же нажал ногой на педали, помчался по выгону в сторону сада.