Условия человеческого существования

— Куда?

Синдзе примял кулаком снег перед собой.

— Надо бежать, пока снег. Развезет — по болотам не больно побегаешь.

— А, земля обетованная, — пробормотал Кадзи. — Думаешь, удастся?

Они поползли рядом.

— Сторожевым постам НЗ дают сухим пайком, сам возил, знаю, где прячут. Если сделать крюк, можно запастись на дорогу.

— А по-русски ты говоришь?

— Нет.

— Ну, перейдешь границу, а дальше?

— Это не от меня зависит.

— Летом еще куда ни шло, — сказал Кадзи.

Они молча проползли метров шестьдесят. На сопках застрочили пулеметы. Унтера стали выравнивать цепь.

— Иными словами — не хочешь.

— Не знаю. Я никогда серьезно не думал об этом.

— А о чем же ты думал? О том, как бороться с несправедливостью в армии? — в голосе Синдзе прозвучала насмешка.

— Откровенно говоря, не верю я в эту затею с побегом.

— А я вот верю. — Синдзе широко улыбнулся. — И убегу. Не так уж они меня берегли-лелеяли, чтоб я хранил верность Квантунской армии.

— Меня беспокоит Охара, — сказал Кадзи.

Кадзи навестил его в лазарете. Охара лежал на койке, уставившись ввалившимися глазами в потолок.

— Потерял он интерес к жизни… Ведь и самоубийство — форма протеста!

— Хочешь сказать, что побег — трусость?

— Может, это звучит дерзко в моих устах, — сказал Кадзи, — ведь меня не гоняли, как тебя. Но сам подумай, у солдата есть четыре выхода: бороться с несправедливостью, покончить с собой, похерить все надежды и покориться казарме или бежать. Так? Бежать легче всего… Покориться — значит постепенно самому стать носителем армейской морали. Если призадуматься, многомиллионная императорская армия основана на планомерном вытравлении из человека всего человеческого…

— Эх, Кадзи, — улыбнулся Синдзе. — Хотелось бы посмотреть, что из тебя получится, когда дослужишься до унтера.

— Постараюсь доставить тебе такое удовольствие, — отшутился Кадзи. — Всласть покомандую тобой.

— Ну, меня к тому времени здесь не будет. Может, тогда я встречусь с тобой как проводник Красной Армии.

Кадзи посмотрел вдаль. Когда он примчится, красный ураган?

— Господину старослужащему солдату Синдзе хорошо, — пробормотал Кадзи, — он верит, верит, что по ту сторону границы обретет свободу. Мне бы такую веру…

— Эй, кто там залег? — заорали справа. — Пулемет молчит. Короткими перебежками вперед!

— Нам кричат.

Они опять поползли. Теперь они были почти в самом хвосте.

— Я не могу отрешиться от некоторых сомнений, — рассуждал Кадзи, словно обращаясь к самому себе. — Верю в идею, в убеждения. И в людей верю. Только вот жизни перебежчика не мыслю.

— Почему? — продышал рядом Синдзе.

— На что им нужен солдат, бежавший из Квантунской армии? Что он для них? Пешка. Служить войне, обеспечивающей мир. Это прекрасно. Но пешка есть пешка…

— Вперед! Быстрей! — подгонял их сзади чужой унтер. — Первая цепь уже на рубеже атаки!

Кадзи выполз вперед.

— Может, передумаешь? — обернулся он к Синдзе. — Оба мы с тобой, брат, плутали, у обоих свои аргументы. Трудно так, с ходу решать, кто прав, что лучше. Надо разобраться. Но я не пойду, Синдзе. Останусь тут и испробую все.

Напрягшись, Кадзи одолел лощинку. Синдзе остался позади. Кадзи догонял цепь.

Хватит ли у него сил бороться в одиночку? Может, отправиться вместе с Синдзе? Когда есть цель, стоит бороться… Но как же Митико, что будет с ней?

Рота пошла в атаку.

Кадзи поднялся и вместе с десятком солдат бросился штурмовать пустоту, крушить воображаемого врага,

Когда Кадзи добрался до своих, рота уже построилась.

— Где ты копался? — задержал его Хасидани.

— Перестарался вначале, поэтому через триста метров выдохся.

Хасидани недоверчиво покосился на него.

19

«На такой наряд грех жаловаться», — рассуждал Синдзе.

Он сопровождал артистов из города. От станции было тридцать шесть километров, колеса увязали в талом снегу. Пять человек артистов — три женщины да скрипач с декоратором, — плохонькая провинциальная труппа. Конвой состоял из унтер-офицера, ефрейтора и его, Синдзе. Синдзе чувствовал себя свободно — унтер и ефрейтор были из другой роты.

Актрисы были молоденькие. Они весело улыбались, они знали, что едут к солдатам, а солдаты умирают по женщинам. Унтер-офицер, забравшись в телегу, любезничал с актрисами. Актрисы, чувствовалось, знают цену своим прелестям и не прочь обменять их на продукты из армейского пайка. Ефрейтор полулежал на телеге, ухмылялся, стараясь тоже ввернуть словечко. Один Синдзе шагал молча, не принимая участия в беседе. И все-таки на душе у Синдзе было весело. И не только потому, что сопровождать артистов было куда приятнее, чем дежурить ночью в казарме или стоять в карауле. Синдзе, который считал, что на воле у него ничего не осталось, не совсем утратил интерес к женщинам.

Если б Кадзи согласился бежать, они бы теперь были у цели или замерзли в степи. Синдзе не решился идти один. Он не боялся заблудиться, просто слова Кадзи заставили его кое о чем задуматься. Риск должна была окрылять мечта.

— Вы все молчите, — обратилась к нему красивая актриса. Она свесила ноги с телеги. — Помогите мне сойти.

— Дорога плохая, — сказал Синдзе, но женщина, опершись на его руку, уже спрыгнула на землю.

— Как будто потеплело, — заметила она.

— Да, совсем тепло.

— А зимой, наверно, здесь ужасно. Морозы лютые?

— Да, зимой холодно,

Женщина рассмеялась, передернула плечами, словно хотела сказать: разве так разговаривают с дамой?

— Вы мне кого-то напоминаете… — задумчиво протянула она. — Но кого?..

Она ждала, что он что-нибудь ответит, но Синдзе молчал.

Все женщины на один лад: находят, что ты похож или на ее первую любовь, или на умершего брата. Славные они создания. В уютном, спокойном мире, мире без казарм и маневров, ничто так не радует мужчин, как они. Они возвышают мужчину в собственных глазах, делают его сильным и великодушным, но случись с ним несчастье, неприятность, которую так просто не поправишь, им сразу становится трудно, неудобно, страшно. Так думал Синдзе, молча шагая рядом с актрисой.

— Стесняетесь унтер-офицера? — шепотом спросила женщина.

— Нет, я думал, кого вы мне напоминаете.

Женщину, которая бросила его?.. Да и эта, покажи ей ожог от раскаленной кочерги Хино и расскажи, как он его получил, не станет щебетать, что он на кого-то похож.

— Вашу возлюбленную?.. — актриса кокетливо улыбнулась.

Он не ответил.

— А-а. Понимаю. Солдаты часто, вспоминают своих возлюбленных?

Да, есть такие, что все время вспоминают. Только и делают, что вспоминают. Их бьют, а они вспоминают. Маршируют — вспоминают. Зубрят устав — вспоминают. И Синдзе подумал, что Кадзи счастливый человек. Он перенесет любую пытку. Он просто будет думать о своей Митико.

— На тот год мой младший брат пойдет в солдаты, — сказала актриса. — Говорят, что это очень тяжело — ходить в новобранцах.

— Да, тяжело. Бывает, что не выдерживают, бегут даже.

— Бегут?! А если поймают?

— Расстрел.

— Кошмар! Скажите, пожалуйста, что в армии труднее всего, что самое мучительное? Я хочу рассказать брату.

— А то, что твоих доводов никто не слушает, — серьезно ответил Синдзе, — Скажите брату, что нужно прикинуться тупицей с первого дня. Если не посчитают непроходимым дураком, с которого, как говорится, взятки гладки, — нет спасенья. Если первым во всем будет, возненавидят из зависти. А невзлюбят — новобранцу крышка. Так оно чаще всего и бывает.

— О, ужасно. Но, верно, этими суровыми порядками и сильна наша армия?

— Сильна?

Синдзе горько усмехнулся. Вера в могущество японской армии зиждется только на том, что ее бесчеловечность ошибочно воспринимается как отвага и мужество.

На телеге унтер-офицер развлекал актрис, пересказывая им старые армейские анекдоты.

— И все-то вы врете! — хихикали дамы.