Двадцатое июля

— А если у них дела нет?

— Есть, Сергей Иванович, есть, — заверил Старик. — Когда они взяли Тетерев, где тебя судили за старика-ювелира, которого вы с подельником убили…

— Вот только не надо обобщать! — перебил тогда Глеба Ивановича Шилов. — Перо деду вставил Ноздря. Сука, по «мокрому» нас протащил. Земля ему пухом.

— Так вот, — невозмутимо продолжил Старков, — весь архив областного суда немцы вывезли из Тетерева в Германию. Так что «дело» твое лежит теперь где-то в Берлине. После проверки тебя перешлют в лагерь, где ты пройдешь обработку власовцами. Теперь запоминай. Тебе нужно попасть к Жиленкову Алексею Николаевичу! Вот его фото. — Перед Шиловым лег снимок, на котором был запечатлен улыбающийся полный мужчина лет тридцати — тридцати пяти в белой косоворотке. — Снимок сделан летом сорокового года, когда Жиленков работал секретарем райкома партии. Сейчас он, конечно, изменился, но, думаю, ты его узнаешь. Так вот, Жиленков сотрудничает с германской разведкой. Точнее, подбирает для нее кадры из наших военнопленных. Нас он интересует лишь в качестве гарантированного выхода на обер-лейтенанта Грейфе и его шефа — майора Крауса, руководителя «Особой команды». Хотя и не они — наша основная цель. Твоя задача: попасть в центр подготовки диверсантов, который находится под Берлином и которым руководит Отто Скорцени. Фотоснимком его, к сожалению, не располагаем, так что заочного знакомства не состоится. Только личное. Будут предлагать другие условия — отказывайся. Играй. На провокации не поддавайся! Твоя цель: через Жиленкова — к Краусу. А оттуда — в Берлин. Кстати, ты верующий?

Шилов повел плечами:

— В детстве крестили. А по жизни атеист.

— Тогда временно станешь католиком. В Берлине, точнее, в одном из его пригородов, есть костел Святого Иосифа. Когда сможешь самостоятельно передвигаться по городу, посетишь его и оставишь записку вот такого содержания… — Старков написал на листке бумаги: «Молюсь за упокой отца моего и его сестры Берты». — Положишь перед иконой Плачущей Магдалины. Потом выйдешь из костела и прогуляешься по парку, что возле пруда. Посидишь на скамейке. Если все будет в порядке, к тебе подойдут. Беседу начнет подошедший. Кроме него, ни с кем в контакт не вступай! В первой фразе оц должен произнести слово «Берта» — это послужит условным сигналом, что к тебе подошел наш человек. Заметишь за собой слежку — немедленно покинь парк!..

— Понятно. Что я должен буду там делать?

Старков тяжело вздохнул.

— Всякий раз, когда готовлю людей к работе в тылу врага, я и сам себя спрашиваю: а что он там будет делать? И — не могу ответить на этот вопрос. Каждый действует по обстановке. Знаю одно: тот человек, который тебя встретит, просил прислать ему подрывника.

— Дела-а, — покачал головой Шилов. — А вы не боитесь, что я переметнусь на сторону гитлеровцев? Как-никак, вор.

— Ты словами не балуй! — Старков закашлялся, промокнул рот платком, и тот окрасился кровью. — Я тебе не красна девица. Боюсь — не боюсь. Ты два года на фронте немца бил! Под чужим именем, но бил. И из окружения вышел. Захотел бы — давно б пере-метнулся.

— Легкие где потеряли? — кивнул на платок Шилов.

— Сперва Гражданская. Потом белофинны.

— Понятно.

— А раз понятно, работаем дальше. Детальный инструктаж проведет Ким. И просьба к тебе, Сергей Иванович: прислушайся хорошенько к тому, что он тебе будет говорить! Наш капитан — парень толковый…

Самолет тряхнуло. Курков приподнялся и выглянул в квадратный иллюминатор. За бортом стояла сплошная чернота. Ни звездочки. Все было затянуто тучами.

Снова завернувшись в одеяло, Шилов-Курков попытался заснуть. Не получалось. Что-то мешало. То ли храп обер-лейтенанта на соседней скамье, то ли вновь нахлынувшие будоражащие душу воспоминания…

Накануне отъезда на передовую, на той же спецдаче, Ким давал ему последние наставления:

— Когда окажешься в Берлине, не торопись. Жди. Они должны поверить в тебя так, чтобы ты мог спокойно ходить по городу. Без сопровождения. Если после посещения собора к тебе никто не подойдет, придешь еще раз. Через две недели.

— А вдруг не отпустят?

— Придется поработать головой. Придумаешь что-нибудь. Но в церкви тебе нужно объявиться обязательно! Ты у нас теперь вроде как посылка «до востребования». А дальше… дальше действуй по обстановке.

— Знаю. Старков говорил.

— А он говорил, как будут проверять? — Ким внимательно посмотрел в глаза собеседника. — Причем проверку ты должен пройти на «отлично»!

— Пройду, — не отвел взгляда Шилов. Потом ободряюще хлопнул Кима по плечу: — Да не беспокойся ты! Я все понял.

— Да нет, брат, ничего ты не понял. Они ведь вербуют не так, как мы. По-своему. — Шилов заметил, что Ким вдруг как-то странно обмяк.

— А точнее?

— Например, заставляют расстреливать людей. Наших. Таких же, как ты и я, простых советских людей. Может, перед тобой будут стоять красноармейцы. Даже, возможно, из твоего батальона. А может, старик из соседнего села… — Шилов облизнул пересохшие губы. — И фотографируют. В личное дело.

— Кровью повязывают. — Сергей выматерился. — А если я не смогу стрелять в своих?

— Должен. — Капитан твердо взглянул на собеседника своими близорукими глазами, и тот неожиданно почувствовал безудержное желание вцепиться в шею стоявшего напротив дохляка и сдавить его горло так, чтобы оно немедленно хрустнуло. А потом хоть в тюрьму. Ким закрыл глаза, как бы подставляясь, и глухо закончил: — Есть такой приказ. Так что будь готов ко всему.

— Ты на что меня толкаешь, гад? — голос Сергея прозвучал хрипло и словно бы отстраненно.

Рыбак долго молчал. Наконец произнес:

— Ты получил задание. И должен его выполнить. Будут приказывать стрелять — стреляй. Главное, не раздумывай долго.

— Ну вы и суки!., — Шилов сжал кулаки. — Да ты хоть знаешь, что мне потом за это будет?!

— Знаю! — сорвался вдруг на крик Ким. — Только другого способа втереться к ним в доверие у нас нет! Понимаешь?! Всех, кто не прошел проверку расстрелом соотечественников, отправили в концлагеря! Или поставили к стенке! Причем вместе с теми, кого они отказались расстрелять. А ты нам нужен в Берлине! Понимаешь, в Берлине, а не в могиле!

— Так меня ж потом, после победы, за такие дела к «вышке» приговорят. — Шилов затравленно зыркнул по сторонам: не слышит ли кто, не дай бог, их разговор?

Ким несколько успокоился;

— Вот к чему я и веду, Серега. Действуй по обстоятельствам. Старков, конечно, постарается тебя прикрыть, но… сам знаешь: сегодня ты на коне, а завтра — в говне. Служба у нас такая. Если выживем, можешь считать, что тебе повезло: будет кому вступиться. Однако особо не рассчитывай: сам видишь, старик серьезно болен. Остаемся только я и Фитин. А уж если и с нами что-то произойдет, тогда совет могу дать только один: беги, куда глаза глядят!

Шилов усмехнулся:

— С такими советами за линию фронта не отправляют.

— А что, если я врать начну — тебе легче станет? Ты, чай, не дурак, и сам все понимаешь…

Оба замолчали. Шилов упал в траву на спину, уставился в небо. Ким присел рядом. Со стороны кухни донесся запах пшенной каши. Близилось время обеда.

— А если тот, к кому вы меня отправляете, — первым нарушил молчание Шилов, — хочет устроить провокацию против нас, только моими силами? Вы ведь, насколько я понял, совершенно, не знаете его планов.

— Вряд ли, — быстро отозвался Рыбак, однако уверенности в его голосе Шилов не уловил. — Человек он вроде проверенный. Ни разу нас не подводил. А если в его мозгах и впрямь что-то непотребное сообразилось, так ведь на то и у тебя голова на плечах есть. Думаю, разберешься, что к чему.

Шилов перекатился на бок, повернулся лицом к капитану:

— Там Наташка, сестренка. Ты сам говорил. Где она конкретно, знаешь? В селе, в городе?

— Понятия не имею. Извини. И запомни, Серега: в Германии сел нету! У них там фермы. И искать ее пока не советую. Вот война закончится, тогда и займешься поисками. Иначе и себя угробишь, и ее не спасешь.