Мы все - осетины

— Ты бы хоть закуску какую сообразил, алкаш, — посоветовал я, принимая из его потной дрожащей ладони бутылку.

— Плебей! — отдуваясь припечатал меня Фима. — Кто же закусывает виски? Ну разве что солеными орешками, так где ты их сейчас возьмешь?

— Ну не знаю, — усомнился я.

В благородных импортных напитках вроде виски, текилы, или рома я совершенно не разбираюсь. Ну честное слово, глупо мне кажется выкидывать совершенно нереальные деньги на то, чтобы попробовать огненную жидкость, что почти стопроцентно окажется какой-нибудь контрафактной или фальсифицированной гадостью. А не попробовав ни разу, как будешь разбираться? Другое дело Фима, тот всегда с детских лет был рисовщиком и показушником, для него просто не мыслимо употреблять тривиальную водку, пусть даже отличного качества. Нет, и здесь нужно выпендриться, именно поэтому в сумке оказалась эта бутылка вискаря, а не привычная каждому россиянину водяра.

— Мне кажется, виски положено пить со льдом и содовой… — начал было я нерешительно, но тут же был остановлен, так и не закончив мысли.

— Нечего тут кочевряжиться! То же мне прынц нашелся! Лед ему подавай, не хочешь пить, не пей. Давай сюда пузырь, не задерживай!

— Ага, щас прям! — обрезал я потянувшегося уже за бутылкой приятеля и с опаской хлебнул из совершенно неудобной формы горлышка.

Виски воняло откровенной паленой сивухой, не знаю от того что теплое, или действительно так и полагается, но по мозгам ударило исправно, унимая сотрясающую руки противную дрожь, разливаясь где-то внутри приятным теплом. Глотку скрутило в мгновенном рвотном приступе, когда проглоченное пойло вдруг неудержимо запросилось обратно, но усилием воли я сдержался и протолкнул-таки остатки жидкости в желудок. На глазах аж слезы выступили. Но уже через несколько секунд на душе ощутимо захорошело. А окружающий мир стал гораздо менее гнусным. Фима молча выхватил волшебную бутылку из моих расслабленных пальцев и надолго припал к горлышку. Слышно было жадное бульканье, звездный свет выхватывал из темноты, расцвечивая серебром, ходящий взад-вперед в такт глоткам кадык. Почему-то это зрелище показалось мне чрезвычайно забавным и я глупо хихикнул, прикрывая рот ладонью. Потом бутылка снова вернулась ко мне, и теперь теплое вонючее виски лилось внутрь уже без сопротивления, похоже организм осознал наконец, что эта отрава в данный момент ему просто необходима и смирился, посчитав ее меньшим злом.

Комната слегка покачивалась в темноте, словно палуба океанского корабля, звезды ободряюще подмигивали с неба, гладили лицо мягким рассеянным светом. Сосредоточенно присосавшийся к бутылочному горлышку Фима, казался милым и забавным малышом. Ага, отлученный от груди младенец, уже сам из бутылочки сосет, кажется так было у кого-то из классиков. Очень точно подмечено. Соответствует моменту. Фима наконец отлип от источника живительной влаги и шумно выдохнув, откинулся назад, опираясь спиной об оконную раму. Послышался странный дробный стук, тихий и неравномерный. Я не сразу понял, что это стучат зубы моего приятеля. Он вымученно улыбнулся в ответ на мой вопросительный взгляд.

— Можно подумать тебе не страшно, супермен хренов?

Страшно? Да, наверное… Впрочем не знаю, может быть я просто не успел испугаться? Не хватило воображения представить, жуткие последствия ночного обстрела для меня лично? Надо же, какая эмоциональная тупость, а еще художник. Отчего-то мне стало вдруг обидно за себя и, пытаясь взять некий реванш, я спросил с подковыркой:

— А ты что, прям вот так вот до судорог испугался? Ты же у нас отважный стрингер и на войне не в первый раз. Или врал тогда, что в Боснию ездил?

— Причем здесь это! — он досадливо отмахнулся рукой, вновь вне очереди припав к бутылке. — Тогда я молодым дураком был, теперь все другое. Да и не обстреливали нас там из орудий. Ты что, сам разницы ни фига не улавливаешь?

Я отрицательно качнул головой, тупо глядя ему прямо в глаза. Я действительно не видел никакой разницы. Да, наверное приятнее когда тебе аккуратно бамкнет прямо в лоб снайпер, и ты умрешь раньше, чем успеешь понять, что собственно произошло, чем если тебя разорвет, к примеру, пополам артиллерийским снарядом и придется корчиться в грязной пыли испытывая жуткую боль и видя рядом собственные оторванные ноги. Но ведь и смерть от пули тоже может быть разной. А если пулевое в низ живота? В мочевой пузырь? Видел я такие ранения в прошлой жизни — врагу не пожелаешь. А вообще-то скорее всего никакого принципиального различия нет, смерть, она смерть и есть, остальное уже малозначащие на практике детали.

— Бац, и все! — пьяно улыбаясь заявил я прямо в нервно вздрагивающее лицо Фимы и для пущей убедительности звонко хлопнул в ладоши. — Бац, и все! На хер я с тобой поехал, придурок?

— Идиот! Шут гороховый! — фыркнул одноклассник опять внаглую без очереди булькая бутылкой.

Оторвался, оттирая рукавом губы, сипло вдохнул и пояснил свою мысль более развернуто:

— Пуля она тоже, конечно, бывает шальной, с дуру выпущенной. Но это редко. Как правило, пуля — штука адресная, лично кому-нибудь конкретному предназначенная. А на фотографа зачем пулю тратить? Он же тебе не друг и не враг, он в этих разборках и вовсе не участвует. Бывает, конечно, но чаще случайно, если вдруг попадешься под горячую руку. А пушки? Ты хоть сам представляешь себе, что это такое? Это как в анекдоте: «Посыпь его мелом, щас палицей ёбну!». Это как огромной дубиной. Хрясть, и все! Кто не спрятался, я не виноват! По всем разом, скопом, без разбора и сортировки. Без разницы кто ты: солдат, мирный житель, врач без границ, корреспондент… Один черт, не зарылся вовремя в землю, и кишки наружу… чувствуешь теперь разницу?

Я молча кивнул, забирая у него бутылку. Говорить с ним мне больше сейчас не хотелось, даже не из-за нарисованной только что яркими мазками замешанных на смертельном страхе красок картины. Просто не хотелось, скучен стал этот разговор. Это нелепое выворачивание наружу неадекватных, постыдных для мужчины чувств. Нет, не так, это я вру! В самом страхе нет ничего постыдного. Ничего не боятся только дураки и покойники. Бояться можно и нужно, в конце концов, страх бывает и вполне позитивный, главное не потерять от него голову, не позволить ему диктовать тебе дальнейшие действия, не поддаться ему, выстоять, оставаясь человеком. Не превращаться в этакое вот хнычущее над бутылкой аморфное существо. Тоже мне, а еще мужик! Распустил сопли! Смотреть противно! Однако сидящее напротив существо не желало униматься, оно в порыве пьяной откровенности продолжало увлеченно исповедоваться мне, требуя разделить его чувства, понять его, пожалеть…

— Я ведь чего туда поехал? Понимаешь, иначе нельзя было… Какой же ты, к матери, стрингер, если ни разу не был ни в одной горячей точке? Никакой! Полное фуфло! Никто с тобой работать не захочет, потому что у тебя нет ни имени, ни имиджа, и вообще ты никто… Обязательно надо съездить, обязательно! Ну, вот, я и поехал… — он всплеснул руками и покачнулся.

С минуту мне казалось, что вот сейчас он просто грохнется с подоконника, но после нескольких судорожных взмахов ему удалось вновь обрести равновесие.

— Тут ведь как? — продолжал Фима заговорщицким тоном. — Никто ведь тебя там не будет контролировать и смотреть где ты реально был или не был. И на войне люди могут устроиться нормально. Я в само Сараево, ну где реально бои были, и выезжал-то всего два раза в периоды затишья. Только тс-с! Никому! — он значительно прижал палец к губам, подозрительно обводя взглядом пустую комнату. — Я же не дурак! Вооруженных до зубов вояк можно было нормально фотографировать и барах Пале. Они там даже колоритнее и воинственнее выглядели, чем на передовой. Те вечно грязные, ободранные, негероические совсем, а эти красавцы, кровь с молоком, косая сажень в плечах, амуниция и форма новенькие, оружие начищенное, совсем другое дело.

— А как же военные снимки? Ну там, убитые, раненые, солдаты идущие в атаку? — я против воли заинтересовался его рассказом и теперь мне хотелось разобраться во всех непонятных деталях.