Фронтовые записки

После очередной непродолжительной остановки наши тягачи, ломая мелкий молодой осинник, разъехались по целине в разные стороны от дороги. Убедившись, что дальше двигаться наши пушки будут не скоро, я выпрыгнул из кузова в глубокий снег. Лейтенант Юшин продолжал безмятежно спать, придавив головой чью-то ногу, артиллеристы его орудийного расчёта, глухо переговариваясь, ворочались, как котята в корзине, на вещевых мешках в кузове трактора. Я огляделся. Кругом — сплошной лес. Высокие многолетние сосны, вперемежку с низкорослым осинником и молодой берёзой. Снега — в добрую половину человеческого роста. Никакого намёка на наличие хоть поблизости открытой полянки, нужной для установки пушек, — для оборудования огневой позиции, выражаясь по-артиллерийски. Издалека, откуда-то справа, доносилась трескотня автоматчиков, перебиваемая то длинными, то короткими пулемётными очередями. Навстречу мне шёл возбуждённый и увлечённый работой наш молодой помкомбатр Трофименко. — А тебя с разведчиками командир батареи дожидается, — обратился он ко мне, — собирается идти на передовую! — Если я не буду знать, где и когда он будет меня дожидаться, то он может ожидать без надежды меня вовремя увидеть, — проворчал я, — ты скажи мне лучше, где будет наша огневая позиция, где думаешь устанавливать пушки? — Здесь, — отвечал Трофименко, неопределённо махнув рукой. Я не стал спорить с ним, хотя в душе сомневался в возможности стрелять из пушек через такие высокие деревья. Рассчитывать величину наименьшего прицела было бесполезно — достаточно было поглядеть на деревья, чтобы убедиться в том, что отсюда стрелять наши пушки не могут. — Где командир батареи? — спросил я Трофименко. — В километре отсюда. По дороге, — отвечал он. Собрав своих уже спустившихся с трактора разведчиков, я двинулся вдоль дороги. Шли медленно, гуськом, с трудом вытаскивая ноги из рыхлого глубокого снега. Отойдя от тракторов метров триста, мы увидели на дороге безнадёжно застрявший в глубоком снегу пикап начальника штаба лейтенанта Колбасова. Двое краснофлотцев раскачивали машину, шофёр давал газ в силу всех её, по-видимому, способностей, колёса вертелись, как пропеллер самолёта при заводке, однако машина с места не двигалась. В ответ на направленные к нам призывы шофёра о помощи мы приложили совместные, но довольно недружные усилия, и после нескольких минут столь же шумных, сколь и бесплодных стараний, оставив пикап, пошли дальше. Не пройдя и километра, у поворота дороги под прямым углом вправо, мы нашли командира батареи, стоящего в группе разговаривающих командиров, среди которых я узнал командира нашего артдивизиона Фокина и начальника артиллерии бригады майора Сорокина. Подойдя к командиру батареи, я доложил ему о своём приходе. По воинскому уставу, моему обращению к командиру батареи должно было предшествовать обращение за разрешением разговора к старшему из присутствующих начальников — в данном случае к майору. Каждое из обращений должно было сопровождаться приложением руки к головному убору. Я не сделал ни того, ни другого. Здесь это было бы лишним. Майор пересыпал свою речь длинными очередями ругательств, капитан Фокин стоял с видом побитой собаки, заискивающе махающей хвостом перед своим хозяином. — Ты следуй всюду за мной! — успел сказать мне командир батареи, после чего вся процессия — человек десять, возглавляемая майором, с моими разведчиками, замыкающими колонну, двинулась вперёд. Опять проваливаешься в снег чуть ли не по колено, стараешься ступать в след впереди идущего. Я шёл сравнительно налегке: с левой стороны — полевая сумка, с правой — бинокль и наган под шинелью, даже под кителем — штука совершенно бесполезная, если учесть, что китель, меховой жилет и шинель, надетые сверху нагана, были заключены в белый маскировочный костюм, туго затянутые тесёмки которого не допускали извлечь содержимое из карманов шинели. Шли долго. Дороге, казалось, конца не будет. Ребята мои обливались потом, тем более что, кроме своей личной винтовки, почти каждому досталось нести по автомату — ППШ, принадлежащему какому-нибудь из командиров. Последние все были вооруженгы ППШ, однако транспортировку личного оружия сочли возможным возложить на рядовых, подчинённых. Мне, к счастью, ничего не досталось, однако выбивался из сил я не менее других и к финишу пришёл в самом хвосте колонны. Отойдя километра три от поворота — пункта нашего отправления, дорога стала разнообразиться: навстречу стали попадаться раненые. Бледные, с забинтованными руками, они шли большей частью поодиночке, тяжело передвигая ноги, ели снег, собирая его на рукавицы масккостюма. Других везли в белых лодках-волокушах с впряжёнными в лодки замученными лошадёнками. Разные попадались: и лежащие на спине, с безмятежно-спокойным выражением на лице, с устремлёнными в небо глазами, и стонущие, с искривлёнными от боли лицами, и мертвенно-бледные, собирающиеся к скорому, по-видимому, переселению. Больше всего меня возмущало в дороге отношение к своему делу сопровождающих лодки с ранеными ездовых-санитаров. Дрова, кажется, и то следовало бы везти аккуратнее! Как правило, ездовой шёл впереди, ведя под уздцы лошадь, или сбоку, совсем в этом случае ею не управляя. Лодки цепляли за пеньки наспех срубленных деревьев, ветки хлестали раненых. Зачастую лодки швыряло из стороны в сторону, чуть-чуть не переворачивало. А ездовые, не обращая внимания на это, шли и шли, временами покрикивая: «Дорогу! Раненый!» Поскорей бы и подальше от передовой — вот что чувствовалось в этом движении. По обеим сторонам дороги стали попадаться шалаши, наспех сооружённые из еловых веток, около них группами стояли краснофлотцы и красноармейцы, чёрные и серые шинели, многие без маскировочных белых костюмов. Рядом с некоторыми шалашами лежали беспорядочные кучи цинковых ящиков с винтовочными патронами, коробки с пулемётными лентами, лодки-волокуши с пулемётами — пустые и нагруженные чем попало. Около одного из шалашей стояли несколько девчонок-санитарок. Многих я знал ещё по Москве, и вместо приветствий мы почему-то внимательно и серьёзно молча смотрели друг на друга, как бы удивляясь встрече в этой обстановке. Тут же на снегу они делали перевязки раненым, поблизости стояли несколько лошадей с санями и волокушами. Теперь трескотня пулемётов и автоматов била в уши, была где-то совсем рядом. Лес заметно редел, становилось светлее, узкая импровизированная дорога-просека становилась всё шире и шире. Мы выходили к опушке. Вот и опушка! Мы остановились. Впереди полянка метров пятьдесят шириною, за ней — снова лес, но уже низкий, молодой и довольно редкий ельник. «В таком лесу много маслят бывает», — подумалось мне почему-то. Рядом с нами зажужжали пули. Мы, как по команде, опустились в снег. Только тут я увидел среди ельника лежащих и ползущих краснофлотцев в белых масккостюмах, которые куда-то вперёд стреляли. Пули продолжали свистеть над нашими головами. «В леске идёт бой, это и есть передовая», — первый раз подумалось мне, и я, инстинктивно припав к снегу, пополз в сторону, намереваясь укрыться за стволом большой толстой сосны. Благополучно до неё добравшись, я уселся на её корни, укрывшись за стволом, и, почувствовав вдруг усталость и большое желание есть, решил закурить и оглядеться. Мои разведчики тут же подползли ко мне и устроились в моих ногах, прикрывая друг друга, сколь это было возможно за сосною. — Лучшее по безопасности место, бесспорно, у меня, — пришло мне на ум, — однако куда я, туда и мои бойцы полезут, — напросился второй вывод. — Товарищ лейтенант, а кто из наших ведёт бой? — спросил меня разведчик Смирнов, приподнявшись и наблюдая за боем. — Второй батальон в бою, — ответил я спокойным и уверенным тоном, нимало не колеблясь, хотя основанием для этого ответа имел лишь виденных мною знакомых санитарок, которые, как я знал, были приданы второму батальону. — А как называется эта деревня? — продолжал допытываться Смирнов. На этот вопрос я не мог ответить, да и деревню-то, по правде говоря, не заметил. Она была влево от нас, за лесом, в полутора примерно километрах. На поляну выходили занесённая снегом изгородь из тонких берёзовых жердей и два-три стоящих на отшибе сарая. Мы закурили. Чтобы извлечь табак из кармана шинели, мне пришлось распустить тесёмки у маскировочных брюк, и только после этого, да и то с чужой помощью, извлёк из запрятанной в брюки шинели заветную, ещё в Москве служившую мне коробочку из-под грузинского чая с лёгким трубчатым табаком. В своём хорошеньком целлулоидном портсигаре я носил пачки тонкой папиросной бумаги и бинт. Проделав все необходимые манипуляции по извлечению коробки с табаком, портсигара, спичек, я наконец затянулся дымом. Высказав ребятам свое убеждение, что курение притупляет чувство голода, я услышал, что меня зовёт к себе командир батареи. Пули летали уже значительно реже, и я, поднявшись, подошёл к нему. Майор, капитан и другие командиры уже двигались обратно. — Слушай! — сказал мне Калугин. — Я получил приказание поддержать артиллерийским огнём наступление пехоты, нашего второго батальона на эту деревню. («Второй батальон! Значит, я не ошибся!» — подумалось мне). — Тебе нужно от наших пушек до этой опушки проложить телефонную связь, здесь у телефона развернуть одну радиостанцию, а вторая рация пойдёт с нами. Мы пойдём вместе с пехотой. Нужно будет связаться с командиром батальона. Я пойду сам. Ты тоже пойдёшь со мной. И разведчики тоже, — добавил он. — А зачем эта двухэтажная постройка, — спросил я, — сначала радио, потом телефон… Не проще ли оставить одну радиостанцию прямо на огневой позиции, чтобы она непосредственно от нас принимала команды? Ведь это быстрее и надёжнее! — Ну нет, — отвечал Калугин, — нужно беречь пушки. У немцев прекрасно поставлена служба радиопеленгаторных станций. Не успеешь передать все команды, как они засекут твою радиостанцию и узнают местоположение наших пушек. Или ты не подумал об этом? — немного насмешливо закончил он. — Вряд ли у них есть здесь радиопеленгаторные станции, — усомнился я, скрывая под этим невольное смущение тем, что высказанное Калугиным простое соображение не пришло мне в голову. — Делай так, как я тебе приказываю, — строго сказал Калугин. — Есть, — отвечал я. — А как называется эта деревня, и дадите ли вы мне карту, и где наша огневая позиция? — залпом выложил я интересующие меня вопросы, видя, что командир батареи собирается уходить обратно. — Карты даже у меня нет, — ответил Калугин, — название деревни этой я тоже не знаю, а огневая позиция будет недалеко отсюда, по дороге, по которой мы пришли сюда.