Повторение пройденного

Вот Бардабаев — как всегда, суровый, глаза своя узкие совсем в щелки сжал, скулы под смуглой колючей кожей ходят…

И, почувствовав необходимость что-то сказать сейчас перед всеми, громко так, чтобы слова эти объяснили то, что он сейчас понял, Матросов стал проталкиваться к столу.

* * *

Солнце не успело появиться на чистом небе. Поднялся ветер, в полчаса нагнал облаков, закрывших все плотным низким колпаком, и начался дождь.

На этот раз мы шли без отдыха часов пять, лишь один раз остановились, чтобы заправить баки. Мы устали и замерзли страшно, и когда наконец вышли на западный берег, где все еще не растаял крупный, как каменная соль, снег, развели костер и стали греть руки...

— Что, замерзла? — спросил Валера у жены, а она только улыбнулась слабо.

* * *

Вечером ужинали в Землянке, получив на четверых котелок «шрапнели» да по кружку колбасы.

Белов сидел в углу, у печушки, писал что-то в зеленую школьную тетрадь. Копытов ворочался на нарах, пытаясь уснуть, но голоса ему мешали, он то накрывался шинелью с головой, то привставал, прислушиваясь к голосам. Его опять знобило. Матросов, положив на колени брезентовый подсумок с дисками, писал на листке из беловской тетради.

«...Только что закончилось комсомольское собрание. Почистил автомат... Комбат говорит: «Отдыхайте лучше, завтра бой». А я не могу уснуть. В окопном блиндаже нас шесть человек, седьмой — на посту. Пятеро уже спят, а я сижу возле печурки при свете «гасилки» и пишу это письмо. Завтра, как встанем, передам его связному.

Интересно знать: что-то ты поделываешь сейчас?

У нас на фронте как стемнеет немного, так и ночь. А у вас в тылу электрический свет. Поди, ложитесь спать за полночь... Я много думаю о тебе. Вот и сейчас хочется поговорить с тобой обо всем, что чувствую, что переживаю...»

Он перечел написанное и подумал, что не мужественное какое-то письмо получается. Хотел было отложить, оставить до завтра — дописать после боя, по горячим следам, с подробностями, чтоб поняла, каково на фронте. Но какая-то тревога шевельнулась в душе, он вспомнил суровые слова комбата.

«Я люблю жизнь, хочу жить, — писал Матросов, — но фронт такая штука, что вот живешь-живешь, и вдруг пуля или осколок ставят точку в конце твоей жизни».

«Но если мне суждено погибнуть, я хотел бы умереть в бою и лицом на запад...»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

23 февраля 1943 года, вторник.

«От имени народа Соединенных Штатов я хочу выразить Красной Армии по случаю ее 25-й годовщины наше глубокое восхищение ее великолепными, непревзойденными в истории победами. В течение многих месяцев, несмотря на громадные потери материалов, транспортных средств и территории, Красная Армия не давала возможности самому могущественному врагу, достичь победы. Она остановила его под Ленинградом, под Москвой, под Воронежем; на Кавказе и, наконец, в бессмертном Сталинградском сражении. Красная Армия не только нанесла поражение противнику, но и перешла в великое наступление, которое по-прежнему успешно развивается вдоль всего фронта от Балтики до Черного моря... Я хочу воздать должное русскому народу, в котором Красная Армия берет свои истоки...»

Президент Франклин Рузвельт».

До наступления оставались минуты. В первом эшелоне были второй и третий батальоны. А в батальоне из людей Афанасьева впереди шла рота Конделинского — автоматчики.

В три часа ночи Артюхов поднял батальон по тревоге. Собрались мгновенно, сосредоточенно, молча. Боевую задачу автоматчикам Конделинского ставил сам комбат. Афанасьев любил лейтенанта за отчаянную, бесшабашную храбрость, за удивительное умение попадать в самую гущу боя и выходить оттуда живым, за веселость и доброжелательность к людям.

Конделинский в своем перепоясанном солдатским ремнем полушубке, с ППШ на груди, обходил сейчас своих бойцов, проверяя, все ли на месте, не растерялись ли впопыхах новички, не забыли ли чего в землянках.

Автоматчики ушли вперед, а за ними, чуть правее и левее, растворились в темноте другие роты.

Приказ был — не стрелять до зеленой ракеты, не стрелять ни за что.

— Ну как, Саш, — спросил Белов, откинув капюшон маскхалата, — как самочувствие?

— Отличное, — сказал Матросов быстро, слишком даже быстро, — отличное. Мандраж только бы унять, а то внутри трясучка какая-то.

— И у меня, — сказал Белов. — Как перед экзаменом в сессию. Все вроде знаешь, бояться нечего, а только противное какое-то чувство, пустота в желудке и сосет. Это до тех пор, пока билет не вытащишь, не сядешь, не прочтешь. Тогда успокаиваешься: судьба — и все как по маслу идет.

— Знать бы, какой билет сегодня вытащишь, — буркнул Матросов.

— Здесь все билеты за двумя номерами, — оскалил зубы Жгутов, — или грудь в крестах, или голова в кустах!

Шли молча, выставив круговое охранение. В авангарде был сейчас взвод лейтенанта Королева, а впереди них только разведчики. Афанасьев и Артюхов знали, что через полчаса начнутся минные поля, в которых саперы должны были с вечера проделать дефиле, и пройти им по этим полям нужно тихо, не поднимая шума.

Все началось неожиданно, и Афанасьев вздрогнул, когда в тишине ночного леса раздался взрыв, и за ним второй, и звук широко покатился над лесом, понесся сквозь него, а впереди, там, где только что прошла первая рота, страшно кричал кто-то...

«На отдельных участках враг устанавливает целую систему минных заграждений — так называемое минное поле. От переднего края обороны минное поле находится обычно в 200 — 800 метрах и пристреляно огнем. Чтобы запутать, сбить с толку саперов, рассыпают мины в беспорядке и часто устраивают ложные минные поля, устанавливают мины-сюрпризы, мины-ловушки... При установке противотанковой мины в землю или снег ее слегка зарывают. Взрыв происходит, если на нее наступить или наехать».

Полковник Балыгин.

«Как обнаружить минное поле».

Красноармейская газета Калининского фронта «Вперед на врага». Февраль 1943 года.

— Началось, — сказал Афанасьев тихо и приказал двигаться быстрее, все еще надеясь вывести людей отсюда, прежде чем их накроют минометы.

Впереди и справа, и слева взлетели ракеты, освещая лес черно-желтым светом. Потом застучали пулеметы, разогреваясь, и заухали тяжелые пристрелянные минометы. Немцы били из них по минному полю, и частые взрывы поднимали землю, осколки срезали ветки деревьев, застревали в толстых стволах. Они никак не могли нащупать дефиле, били правее прохода, а автоматчики уже подходили к концу поля. Они вышли из прохода, теперь их отделяла от врага только темнота. Конделинский приказал идти дальше цепью, не открывая огня, ожидая сигнала. Тучи совсем затянули небо, и луна, засвечивающая лес люминесцентным своим светом, погасла, словно пытаясь развести сражающихся, чтобы они но нашли друг друга. И когда зеленая, родная, долгожданная ракета Афанасьева повисла над лесом и отпустила все грехи, Конделинский, сорвав автомат с шеи, закричал:

— Вперед! — и ударил с колена вверх, по вершине сосны. С дерева упал пулеметчик, и в наступившей на секунду тишине радостный и возбужденный голос командира прокричал:

— Огонь! По вспышкам — огонь!

* * *

Мы шли по Локне, километрах уже в двадцати от места, цепко глядя по сторонам, никто из нас точно не знал, когда слева покажется устье Чернушки.

* * *

«...Атаку командир назначил на 12 часов ночи, как только прекратилась артподготовка, пехотинцы бросились вперед. Группы лейтенанта Королева и старшины Чуянова первыми ворвались в немецкие траншеи. Гранатами и штыками они истребили 28 гитлеровцев, взорвали 3 лобовых блиндажа, расчищая путь. ...Немцы били, ничего не видя перед собой, трассирующими пулями. По вспышкам красноармейцы нащупывали очаги сопротивления, подползали и забрасывали гранатами».