«Батарея, огонь!»

В ту ночь наш комбат старший лейтенант Шевченко сосредоточенно вычислял по формуле «живой силы» бронепробиваемость танковых пушек немцев, делая расчеты на оборотной стороне карты и озвучивая для нас свои выводы:

— У нас лобовая и боковая броня — 45 мм, получается, что 88-мм пушки «тигров» и «Фердинандов», как и 75-мм орудия «пантер», пробивают наши самоходки на дальности до 2000 метров. Не стоит сбрасывать со счетов и «насхорн» с его 88-мм пушкой. Вот такая, братцы, арифметика, — глянул на нас комбат.

— А как же мы их можем пробить, Владимир Степанович? — не удержался командир самоходки лейтенант Порфирий Горшков.

— По моим подсчетам, лоб «тигра» и «пантеры» наша 122-мм гаубица может пробить с расстояния 500 метров, борт «пантеры» пробьем на 1000 метров, а «насхорна» — на 2000 метров и в лоб, и в борт. Уязвимые  места всех указаны те же, что и на старой инструкции. Кроме того, от удара и разрыва нашего тяжелого снаряда немецкий экипаж, даже «фердинанда», может быть ранен осколками от своей же брони. Это с закрытой позиции. А вот в наступлении...

В блиндаж вбежал старший радист штаба, запыхавшись, доложил:

— Товарищ комбат! Вас срочно вызывает комполка!

Шевченко, взяв замкового своего экипажа рядового Сашу Кибизова, ушел на КП полка. Кибизов у комбата был одновременно и связным, и личной охраной, для этой роли он был незаменим. Осетин по национальности, был он высокого роста, обладал хорошей физической силой, стремительностью горца и ловко владел кинжалом.

Мы, конечно, сразу догадались, зачем так срочно, среди ночи, вызвали комбата: видимо, начинается!

День первый обороны

Вернулся Шевченко минут через пятнадцать, собрал возле своей самоходки офицеров и предельно кратко поставил перед нами боевую задачу. Экипажи начали готовиться к бою. В полной темноте, до рассвета было еще далеко, снимали чехлы со стволов орудий, частично убирали маскировку, где она помешает вести огонь, протирали оптику. В боевом отделении самоходки запахло табачным дымом, это почти одновременно закурили махорочные самокрутки механик-водитель Виктор Олейник и заряжающий Василий Плаксин, оба заметно волновались, у обоих дома остались жены, у каждого двое детей, а у Виктора еще и старые родители. Кто может предсказать, что ожидает нас, чем закончится бой? Зато все твердо знали, с каким сильным противником мы вступаем в схватку. Наводчик Валерий Королев молча протирал панораму, а замковый Емельян Иванович  Бессчетнов, которому в этот день исполнилось сорок шесть, крестясь, приговаривал:

— Слава богу, скоро начнется, покажем им «кузькину мать», это им не сорок первый.

Оглушительный грохот взорвал тишину ночи! Началась артподготовка. Тысячи орудий и минометов одновременно ударили по изготовившемуся к наступлению врагу. Машинально глянул на светящийся циферблат, вмонтированный в щиток приборов механика-водителя: часы показывали 2 часа 20 минут. Через открытый люк и поднятые панорамные створки были хорошо видны залповые удары «катюш» — огненными серпантинами с ревом неслись они в сторону врага.

Через несколько минут по циркулярному радиосигналу комполка мы присоединились к артподготовке по заранее намеченным и пристрелянным целям. Здесь, на Курском выступе, мне впервые пришлось стрелять с закрытых огневых позиций. Оба экипажа взвода вели огонь с заранее определенными установками прицела, и, судя по командам с НП батареи, снаряды ложились в заданный район.

Целых полчаса продолжалось артиллерийское избиение вражеских войск, а потом стрельба прекратилась и воцарилась странная напряженная тишина.

К четырем тридцати немцы смогли привести себя в порядок и начали артподготовку наступления. Однако уже через пять минут наша артиллерия ответила врагу мощной контрартподготовкой, в которую опять включился и наш полк. Над нейтральной полосой воцарился смертоносный хаос! Тысячи снарядов и мин летели навстречу друг другу, неся противной стороне разрушения и смерть! В самоходке сделалось жарко и душно, от порохового дыма першило в горле, резало глаза, хотя все люки были открыты и на полную мощность работали вентиляторы; заряжающий и замковый действовали возле орудия в мокрых от пота комбинезонах, то и дело прикладываясь к фляге, оба были физически сильными,  выносливыми, но в башне не хватало кислорода, а тяжелые снаряды — их еле успевали подвозить артснабженцы — выматывали силы. Снаряды стали рваться все ближе, крупные осколки ударяли по крышке люка и башне, высекая брызги расплавленного металла, пришлось позакрывать люки, и теперь только через приборы можно было видеть разрывы, от которых 29-тонную самоходку качало, как на волнах, засыпало землей и обдавало пламенем.

Не успели взорваться последние вражеские снаряды, как налетели пикирующие бомбардировщики! Группами по 20–30 машин они волнами шли через передний край, сбрасывали, низко пикируя, свой смертоносный груз на линию обороны и поднимались на новый заход. Бомбы падали с ужасающим воем сирен, сотрясали и перепахивали землю, рушили окопы, траншеи, ходы сообщения, блиндажи! Но самое жуткое впечатление производил рев самих самолетов, когда они, пикируя, проносились прямо над башней: меньше думалось о прямом попадании, больше — что летчик не сможет вывести самолет из пике и врежется в нашу машину.

— Слава богу, пронесло, товарищ лейтенант, а ведь бомба-то была наша, — невозмутимо сказал Емельян Иванович, как бы успокаивая экипаж.

— Это они тебя поздравляют с днем рождения, Емельян Иваныч, потому сегодня прямых пикирований не будет, — пошутил Вася Плаксин и тут же целым каскадом картинных выражений принялся костить, поносить вражеских летчиков, и в следующее мгновение, откинув верхний люк, вдруг ударил из автомата по пикирующему «юнкерсу». Сразу же по его примеру застрочили автоматы из других самоходок, вступили и пулеметы из стрелковых окопов, высекая пулями искры из бронировки бомбардировщиков.

Будучи весельчаком и балагуром, Василий не унывал в любой обстановке, даже критической, но если долго  не было писем от жены из Москвы, его будто подменяли, улыбка исчезала с лица. В финскую Василий был пулеметчиком, его тяжело ранило и он долго пролежал на снегу в сильный мороз, мимо проходили санитары, но он не смог подать знак, даже открыть глаза. «Этот уже готов», — бросил один из санитаров. Слова его громом с молнией ударили в голову замерзающего, и Василий открыл глаза. Что и спасло ему жизнь тогда, зимой сорокового на Карельском перешейке.

Около шести утра немцы перешли в наступление. За разрывами снарядов и мин показались из-за холмов танки. Предельно напрягая зрение, я пытался в бинокль определить тип идущих на нас вражеских машин — но дистанция была слишком велика! Члены экипажа, все как один, тоже впились в налобники приборов, жадно рассматривая поле боя, пытаясь распознать танки первого эшелона. Фашистская артиллерия и минометы усилили огонь. Били и по нашей батарее, но неприцельно, так как у нас были очень удобные позиции — по скатам долины реки Неручь, покрытым кустарником и мелколесьем, растительность укрывала нас от прямых попаданий. Используя складки местности, танки медленно приближались к нашей обороне, ведя огонь с ходу и с коротких остановок. Стальные гусеничные ленты тускловато поблескивали в лучах восходящего солнца. До боли в глазах всматриваясь в контуры наступающих танков, я мысленно сравнивал их с картинками из инструкций: вертикальные борта корпусов и стенок башен, длинная пушка с дульным тормозом говорят о том, что это «тигры», как и камуфляж корпусов и башен, окрашенных желтыми, зелеными и коричневыми пятнами, что неплохо вписывалось в окружающую местность. Да, это были они! Перед фронтом обороны нашей батареи наступало шесть «тигров»! За ними, из-за гребня высоты, перевернутым клином уже выползали менее габаритные  танки и бронетранспортеры с пехотой, мы разглядели средние танки T-IV и штурмовые орудия «насхорн».