Торпедоносцы

— В районе острова Гогланд. До него осталось полсотни километров. А что?

— Может, пройдем вдоль его берегов? Если и там ничего не найдем, потопаем домой. Пустая получилась наша охота.

— Разворот влево, курс двести двадцать… Миша! Там что-то темнеет. Черт! Окно мало, ничего не вижу. Посмотри!

Рачков был прав. Место штурмана в конструкции самолета было крайне неудобным. Штурманов в авиации недаром зовут «глазами и мозгом экипажа». Они водят самолеты по маршрутам, смотрят за пролетаемой местностью, чтобы определить свое местонахождение, ведут разведку, отыскивают цели, рассчитывают необходимые данные для торпедных атак и бомбовых ударов, фотографируют, руководят работой радистов, выполняют десятки других задач. Поэтому они должны видеть все, что происходит вокруг самолета, особенно впереди. Соответственно функциям, кабины для штурманов конструктивно размещают в носу машины или, как на «петляковых», с пилотом. На А-20Ж штурман летал на месте хвостового стрелка и наблюдать за внешним миром мог только через небольшие, размером с суповую тарелку, боковые иллюминаторы. Но для этого ему нужно было стать на колени (при надетом парашюте!) и согнуться. Если в такой позе разглядеть ничего не удавалось, приходилось идти на риск — открывать нижний люк, отодвигать в сторону громоздкий крупнокалиберный пулемет, ложиться животом на пол кабины и, преодолев напор встречного воздуха — самолет летит со скоростью четыреста километров в час! — высовывать голову за борт. Сильнейшая тяга тотчас стремилась вытолкнуть штурмана из кабины, и ему удержаться на краю люка стоило немалых усилий. Хотя в таких невероятно трудных условиях функции штурмана несколько видоизменялись (бомбы и торпеды сбрасывал летчик), но за ним сохранялось все остальное — не работа, а изощренное мучение!

Но иного выхода не было.

— Где темнеет? — забеспокоился Борисов. — В какой стороне?

— Впереди! Слева, курсовой тридцать! Может, то дымы?

Действительно, в указанном направлении у едва различимой линии горизонта от воды до облаков из дымки проступала широкая темная полоса. Всматриваясь в подозрительное пятно, летчик размышлял: «Дым или сгустившийся туман?» На перегонке ему приходилось летать над открытым морем. Попадал в дожди, в снегопады, в грозы, в туманы. Но такое встретилось впервые.

— Ну, что там, Миша? — надоедал Рачков.

— Аллах его знает! — в сердцах ответил летчик. — Если дым, то почему серый? — и вдруг обрадованно закричал. — Ваня! Вижу транспорт! Большой! Наконец-то! Давай скорее расчетные данные, будем топить!

— А охранение есть? Рассмотрел?

Штурман бросился к открытому люку, высунул голову за борт. Встречный поток воздуха сразу сорвал с головы защитные очки, забил дыхание, но Рачков успел увидеть конвой. Нещадно дымя единственной трубой, по морю шел огромный транспорт. Впереди него уступом следовали два тральщика, справа и слева на небольшом удалении серели узкие корпуса двух сторожевых кораблей. Суда следовали курсом на юго-запад.

Михаил весь подался вперед. Усталость захлестнуло незнакомое нервное возбуждение. Но голова осталась ясной. Сказал:

— Охранение сильное, но истребителей нет. Это уже хорошо. Надо топить! — И запросил данные о противнике.

— Скорость хода около восьми узлов. Длина транспорта сто — сто двадцать метров. Откуда думаешь заходить?

— Конечно, слева. Там горизонт посветлее.

— Но там сторожевик, а правее тральщики!

— Ничего! Сашка придавит огнем.

Рачков произвел необходимые расчеты, сообщил командиру экипажа. Тот начал строить маневр, приказал ведомому:

— «Сокол» Двадцать три! — Я — Двадцать седьмой. Атакуем с левого борта. Курсовой; девяносто. Ты бей по сторожевику! Я по транспорту. Как понял? Прием!

Богачев ответил сразу:

— Вас понял, Двадцать седьмой! Ну-у, фашист, держись!

— Не горячись, Двадцать третий!.. Атака! Топмачтовик развернулся вправо и, снижаясь, увеличил скорость до максимальной. За ним, прижимаясь к воде, выходил на боевой курс Борисов.

— Правее восемь градусов! — на глаз определил боковое отклонение штурман. Он опять высунул голову в люк; — Хорош!

Гитлеровцы не ожидали появления в этом районе советских самолетов и зенитный огонь открыли с опозданием. Первыми начали стрельбу тральщики, потом сторожевики и наконец транспорт, Михаил увидел, как перед носом самолета ведомого зачастили сбоку, сверху и снизу огненные сполохи взрывов, как от кораблей к нему протянулись густые трассирующие пунктиры снарядов «эрликонов», и сердце сжала тревога. Но Богачев с курса не сворачивал. Его самолет стремительно пронзал дымовые шары разрывов и пульсирующие, подвижные, будто живые, нити трасс, быстро сближался со стреляющим по нему в упор сторожевиком, но сам огня не открывал, «Сашка! Стреляй!» — хотелось крикнуть Борисову, Но в этот момент из носовых пулеметов топмачтовика вырвались огненные струи — Богачев открыл ответный огонь по вражескому кораблю, и Михаил вдруг почувствовал, как его самого подхватила неведомая волна азарта и понесла. Впившись взглядом в планку прицела, он наложил ее на силуэт транспорта, двинул ногой педаль управления рулем поворота, чтобы судно вписалось в ту самую риску, которая составляла нужное упреждение на его скорость хода. Теперь Борисов старался не отвлекаться, ничего не замечать, кроме планки и цели. Но краем глаза все же уловил, как справа из воды взметнулись вверх огромные столбы. Летчик не сразу понял, что то взорвались богачевские бомбы, а поняв, тотчас осознал, что Саша на какое-то мгновение запоздал с их сбросом, и потому они взорвались не на борту сторожевика, а перепрыгнули через него, и поэтому все немецкие зенитки — пушки и пулеметы — оставили топмачтовик — для них он стал менее опасен — и весь огонь сосредоточили по нему, торпедоносцу. Самолет стал часто вздрагивать. В рев моторов ворвались новые неожиданные звуки — дробные, со скрежетом, будто кто-то, как в детстве, с размаху запустил горсть камней в железное ведро. Позже Михаил поймет: то рвали дюралевую обшивку его самолета снарядные осколки. Но это потом, а тогда он видел только одно; транспорт стремительно приближался, рос в размерах, вылезал за нужную риску прицельной планки. Летчик удерживал цель на риске и торопливо, на глаз, определял дистанцию, чтобы не задержать сброс торпеды.

— Миша! Стреляй! — как сквозь сон, донесся до Борисова голос штурмана. — Стреляй! Дави их, гадов!

Будто очнувшись, Михаил вспомнил о своих пулеметах и, почти не целясь, нажал кнопку ведения огня. Самолет сразу мелко задрожал — заработала шестиствольная батарея, в кабину вихрем ворвалась удушливая гарь пороховых газов. Каким-то чувством командир экипажа понял, что торпедоносец находился от транспорта не нужной дистанции залпа, нажал кнопку электросбрасывателя торпеды и в то же мгновение заметил, что цель чуть-чуть не дотягивалась до нужной риски прицела.

— Торпеда пошла! Пошла — ворвался голос Рачкова.

В воде торпеда движется посредством сжатого воздуха, Его пузырьки выходят на поверхность, образуя хорошо видимую сверху пенную дорожку. По этой дорожке летчики судят, что торпеда не утонула (и такое бывает!), а движется к цели. Следить за ней обязаны штурман и радист. Рачков первым увидел пенный след и поспешил доложить командиру.

Освободившись от тысячекилограммового груза, торпедоносец потянулся вверх. Но летчик удержал его на прежней высоте. Перед глазами замаячили быстро надвигающиеся надстройки транспорта, его дымящаяся труба, мачты, суетящаяся у пушек орудийная прислуга и клокочущие огнем стволы, и Михаил ударил из пулеметов по палубе, рванул штурвал на себя, чтобы избежать столкновения с бортом судна, — самолет взмыл, транспорт проскочил под крыло, а за ним совсем рядом открылся второй сторожевик — все его орудия вели по самолету неистовую стрельбу. Веер светящихся пуль и снарядов молниями пронесся рядом с кабиной, да так близко, что летчик непроизвольно втянул голову в плечи и опять бросил машину к самой воде, отворачивая ее то вправо, то влево, рванулся в сторону от конвоя. Ему вдогонку неслись густые трассы, снаряды. Прошло еще несколько томительных секунд, и торпедоносец вырвался наконец из зоны обстрела: перед глазами Михаила перестали мельтешить бесчисленные огоньки и взрывы — самолет мчался на свободе вне досягаемости корабельной артиллерии. Воздух в кабине постепенно очищался от дыма и гари. Дышать стало легче. Нервное возбуждение пошло на убыль.