В конце аллеи...

Матрена изучающе пригляделась к Ипполиту, но к божнице пошла. Старик давно приметил, где держит она свою пенсию. Недоверчиво кинула:

— На выпивку цыганишь?

— Какая там выпивка! С Авдотьей развязаться должен.

И, зажав червонец в запотевшей руке, заторопился, шагнул в белую метель…

5

В последние годы они редко выбирались в гости и потому числились среди соседей необщительными домоседами. Эрна стойко придерживалась своих привычек затворницы, она ликовала, что растет и крепнет ферма, хорошеет и обновляется ухоженный, обставленный с заметным шиком просторный дом, уверенно округляется счет в надежном и респектабельном банке. Устойчивая конъюнктура щедрыми марками венчает их торговые сделки, спрос на первостатейную свинину — а уж где в округе сыщешь такой продукт, как в их хозяйстве, — головокружительно устремляется вверх. У кого не исторгнет слюну парная свиная ножка, обложенная кислой капустой, какой настоящий немец не пожелает отведать это нежное и сказочное блюдо! В прокуренных народных пивных их мясо нарасхват, и от владельцев питейных заведений так и сыплются заявки на новые партии свинины.

Если раньше, в кризисное, неустроенное время, они с Родионом шныряли по разным забегаловкам, выторговывали каждую марку, настырно всучивая прижимистым торговцам свой товар, то теперь оптовики наезжают к ним сами, усердствуют в похвалах и любезностях, норовят первыми урвать контракт, да заодно и облапошить зазевавшихся хозяев.

С Родионом такие номера проходят, до сих пор не проросла в нем хозяйская хватка — уж больно падок он на длинные разговоры и не всегда умеет уловить, когда в комплиментарной велеречивости наступает деловой пик и гость вот-вот вцепится в глотку. Для Эрны подобные визиты — одно удовольствие, она сколько надо пококетничает с ловким агентом, позволит увести себя в лабиринт абстрактных рассуждений, но своего никогда не упустит. Для нее расположить любого оптовика, круто заломить цену, обворожительно почистить его кошелек то же, что благочинно сходить на воскресную мессу: и праздник, и душевное наслаждение. Она умеет, не теряя приветливости на лице, драться за каждый пфенниг, она всей жизнью научена копить марки, выколачивать их из любой ситуации, и за это без устали следует молиться расчетливым предкам, которые подарили ей завидную наследственность.

А то, что болтают в округе о ее скопидомстве и нелюдимости, так это от зависти идет: злословят те, кому фатально не везет в делах, кто показное расточительство возвел в повседневную норму. Конечно, не табунятся в их доме любители вкусно поесть и обильно выпить — все-таки не бар какой-нибудь, а солидная ферма, — но от безлюдья они тоже не страдают, гости не обходят их стороной. Только у Эрны во всем порядок — нельзя же праздновать подряд всю неделю.

В субботу они зовут супругов Блюменталей, Эрна готовит ужин, Родион радостно хлопочет по части выпивки. Она дозирует веселье, но в разумных пределах: мужчины получают малую порцию шнапса, выкуривают по дорогой сигаре, а потом дружная компания усаживается за карты. По такому случаю у Эрны находится бутылочка настоящего «мозеля». Не какого-нибудь ординарного, из стеклянных супермаркетов, а натурального, коллекционного, прибереженного в холодном погребе для таких вот дней.

Утро размахнулось радужное, умытое ночным теплым дождем, отдохнувшее солнце разгулялось по новенькой черепице добротных построек, во дворе ошалело горланил запоздалый петух, озабоченно повизгивали свиньи в кирпичных пристройках.

«Со дня на день пополнения жди», — радостно подумалось Эрне. И если все обернется как загадано и не упадет выручка, то будет не грех порадовать Гизелу. Девочка отбивается от рук, совсем развинтил ее проклятый университет, где больше митингуют, чем учатся. Просит новую машину. Не годится ей вполне приличный «пежо», блестящую игрушку подавай. В голову не возьмет, что не рекой текут к родителям деньги. И не будь ее, Эрниной, строгости, разумной экономии, отдай она все дело в руки мужа — и на биржу труда недолго угодить. С его безразличным отношением к деньгам ферму можно распылить за пару лет.

Раздраженность против мужа поднималась все настойчивее, и Эрна старательно загоняла ее вглубь, чтобы не позволить в такое солнечное утро разрастись сумрачному настроению. Не надо гневить всевышнего, они дружно и небедно живут, все отлажено в хозяйстве и в их отношениях. На что еще можно сетовать?

Она отгоняла сомнения, они отступали неохотно, оборачиваясь новыми тревожными вопросами, терзали Эрну. Что теперь творится с ее мужем? Неужели все эти годы кралась рядом с ними память? Неужели дождалась Эрна неотвратимого рока, которого затаенно и печально страшилась всю жизнь?

…И беспокойные, взволнованные мысли вытащили ее из этого милого, уютного утра, покатились назад, в немыслимо страшные, наполненные бессильным предчувствием неминуемого краха лихорадочные дни весны сорок пятого года.

На их хуторе по первому взгляду все текло размеренно и прочно. Хозяйский руль крепко держала ее мать фрау Шульц, наделенная командным голосом и неимоверной силой, от ее окрика пластались в страхе самые ершистые батраки. В доме держались достаток и комфорт — трудно было представить, что за этим отлаженным распорядком грядет бесповоротная и оглушительная катастрофа.

Пока еще голод терзал только города, там по урезавшимся ежемесячно карточкам выдавали разные «эрзацы». Но война не покачнула крепкие хозяйства, в любви к которым постоянно клялся фюрер. По ночам страна проваливалась в безглазую темень светомаскировки; на слепых улицах завывали санитарные машины, собирая убитых и раненых, — все ужесточались удары союзной авиации.

В панической неразберихе, в ожидании надвигавшейся развязки рабочие руки предлагались за бесценок, и потому фрау Шульц торопливо увеличивала поголовье свиней, надеясь в это обреченное, но подходящее для смышленых хозяев время быстро нарастить капитал, создать для будущих дней надежный задел. На выданье ходила Эрна, в солидных женихах крутился штабной офицер, за которым маячили нужные связи и высокий семейный титул. Нельзя было зевать и предаваться унынию, которое параличом сковало всю страну. С завидной энергией фрау Шульц завертела и Эрну, оторвав ее от пустых мечтаний и неуместных сейчас вздохов по редко наезжавшему жениху, — они мотались по хуторам, что-то продавали, чем-то запасались впрок. Быть может, тогда-то и уловила Эрна крепкую материнскую хватку, ее хладнокровную, начисто лишенную ненужных сантиментов расчетливость.

Свиньи хрюкали теперь во всех пристройках, где хоть мало-мальски держалась крыша, на кухне день и ночь булькало и пузырилось вонючее варево, стремглав носились батраки с полными ведрами, без устали набивая утробы ненасытно орущих животных.

В какой-то вечер заявился изнуренный жених и о чем-то долго шептался с матерью. Жадно уплетал зажаренную свинину, шумно припивал черное, густое пиво. Неприязнь металась в глазах Эрны, и зоркий материнский глаз встревоженно поймал эту реакцию дочери. Она всерьез заволновалась, провожая молодых на второй этаж, но все же успела шепнуть Эрне, чтобы та не валяла дурака и была поласковее с Отто, не строила из себя благочестивую монашенку. Слишком привлекательная партия этот прелестный Отто и такую услугу оказывает их хозяйству. Она завтра сама поймет, какой ласковой нужно быть с будущим мужем, как крепко держаться за него в смутные дни.

Жених, как всегда, был верен своему слову. К полудню на хутор привезли двух русских. Лицо матери полыхало пунцовой радостью — какой же бескорыстный человек ее будущий зять, если подарил им восточных батраков, ничего не потребовав взамен.

И как придирчиво разглядывала фрау Шульц привезенных к ней рабов, то одобрительно смеясь, то недовольно чертыхаясь, углядев какой-то изъян в понурившихся людях. Ей безоговорочно понравилась женщина: ширококостная, с крепкими рабочими руками, с грузной поступью ходившего всю жизнь в труде человека. Зато она скептически отнеслась к заморенному парню в замызганном, порванном френче. Русский насторожил фрау Шульц полной изнуренностью, худыми, непомерно длинными руками, цыплячьей шеей, просторно вертевшейся в засаленном вороте чужой одежды. Она разочарованно смекнула, что немало еды надо будет перевести на такого доходягу, чтобы налить его ослабевшее тело гудящей и неуставаемой силой. Но скупиться не было смысла, когда еще подвернется такой случай? Кости у парня есть, а мясо нарастет.