Ночь у мыса Юминда

Лейтенант Задорожный не успел закончить рассказ, как открылась дверь и снова появился Михаил Федорович Крохин.

— Кончайте! — сказал он. — Через десять минут выходим.

Задорожный надел кожанку, схватился за противогаз.

— Так вы же теперь пехота! — заметил я.

— Нет, ошибаетесь. Мы опять при своем деле…

Мы вышли из домика. Моторы уже гудели. Экипажи катеров принимали ящики с боеприпасами. Вскоре раздались свистки, и кораблики один за другим оторвались от стенки и легли курсом на Пиллау…

Ко всему здесь рассказанному мне остается добавить немногое. 25 апреля Москва салютовала войскам 3-го Белорусского фронта, морякам и летчикам Балтики, овладевшим Пиллау. В громовых раскатах двухсот двадцати четырех орудий был навсегда прославлен ратный труд в капитана 2 ранга Крохина — умелого организатора многих боев, и лейтенанта Довганя, который, раненным, снова ушел в бой, и солдат, тащивших волоком по болоту свою артиллерию, и тех многих, кого уже к этому времени не было в живых…

ПОМЕРАНИЯ И БРАНДЕНБУРГ

Я передал по Бодо корреспонденцию о взятии Пиллау и тут же получил телеграмму: «Немедленно выезжайте на Второй Белорусский фронт. Разрешительное удостоверение выслано…» Я рад. Мои друзья из военно-корреспондентского «корпуса» поздравляют: «Увидишь самого Рокоссовского…»

…Наша трофейная малолитражка снаряжается в дальний путь. Мой коллега, корреспондент «Последних известий» по радио, Володя Уманский ходит задумчивый: видно, не хочется расставаться. И мне грустно — как-никак от самого Ленинграда и до Германии не одну тысячу километров вместе отмахали.

— Значит, ты скоро увидишь Берлин, — говорит Володя.

— С чего ты взял? Второй Белорусский фронт на Берлин не наступает.

— Он помогает Первому Белорусскому, а стало быть, тебе до Берлина ближе, чем нам, грешным… Ты мне пришли, пожалуйста, какую-нибудь штучку-мучку из кабинета фюрера, — наказывает он, прощаясь со мной.

И вот мы с Филиппычем мчимся по. широким асфальтированным дорогам. По обе стороны нескончаемо тянутся густые деревья, как будто зеленый коридор.

Рассказ о пребывании на 2-м Белорусском фронте я начинаю с короткой дневниковой записи: «Был на приеме у маршала Рокоссовского. Впечатление огромное. Константин Константинович, отвечая на мой вопрос, рассказал о форсировании Одера и взятии Штеттина (Щецина по-польски). Говоря об основных событиях, он не забывал о деталях, особенно важных для нас — журналистов. Показывая на карте на рукава Одера и широкую пойму между ними, маршал, улыбнувшись, вспомнил слова сержанта Пичугина: «Два Днепра, а посреди Припять…»

— Лучше не скажешь, — с удовольствием заметил маршал. — Все нацелено туда… — Он показал на стрелку, острием направленную к Берлину. — Конечно, не мы будем брать Берлин. Мы пока на подхвате…

Пожалуй, это было чересчур скромно сказано. Я знал, что сейчас войска маршала Рокоссовского тесно взаимодействовали с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, решая общую стратегическую задачу — разгрома немецких войск и овладения Берлином.

Я заметил на столе свежий номер «Правды».

— Где-то в этих краях писатель Вишневский, — сказал маршал. — Сегодня в «Правде» его статья. Мне нравится… Остро, четко, эмоционально… Фразы короткие, как пулеметная очередь…

Заговорили о Вишневском. Я рассказал о его работе на Балтике. Маршал слушал с интересом.

— Помню, я когда-то восхищался фильмом «Мы из Кронштадта»… — признался он.

Вошел начальник штаба. Маршал поднялся и протянул мне руку:

— Ну а теперь устанавливайте контакты с нашими товарищами и, если что нужно, обращайтесь безо всякого стеснения ко мне, члену Военного совета, начальнику штаба… Всегда поможем. Ведь у нас общее дело. Желаю успехов…

Я вышел из кабинета, окрыленный добрым словом.

Потом мы виделись редко. Я бывал в штабе фронта, поддерживая связь с офицерами оперативного управления. И в частности, с самым всеведущим человеком — полковником Александром Семеновичем Завьяловым. (После войны он написал обстоятельный труд: «Восточно-Померанская операция Советских войск».)

Как и все офицеры штаба, Завьялов жил напряженно, и, когда бы я ни пришел — днем или ночью, он всегда был на месте, охотно рассказывал о событиях и, не скупясь на время, читал и перечитывал мои корреспонденции, делал поправки, иногда сам что-то дописывал. Одним словом, это был мой шеф, мой добрый гений…

В штабе Рокоссовского наряду с высокой воинской организацией царила атмосфера тактичности, уважения и взаимного доверия. И это, несомненно, исходило от самого маршала и его заместителя, весьма авторитетного военного специалиста и к тому же обаятельного человека генерал-полковника Кузьмы Петровича Трубникова. Они вместе с маршалом прошли всю войну, пережили все беды и горести, начиная от Подмосковья, где немецкие автоматчики неоднократно прорывались к штабу армии, и тогда все — от рядового до командующего — хватали в руки оружие и занимали оборону.

Были они вместе и на Курской дуге. К. К. Рокоссовского тогда ранило. Он нашел в себе силы подняться и дойти до землянки медсанбата. Там и лишился сознания… Наскоро подлечили, но осколок остался.

— Стоит ли вам так много ездить?! — однажды заметил генерал Трубников, на что маршал сказал:

— Это наш долг — везде бывать и все видеть своими глазами. Без непосредственного общения с людьми, без изучения дел на месте невозможно управлять такой массой людей и техники.

На Курской дуге он сам обошел многие километры траншей и вернулся в штаб с соображениями, которые легли в основу плана контрнаступления. Как известно, все это закончилось полным разгромом сильной вражеской группировки.

Когда он приходит в штаб, пустовавший до того кабинет моментально заполняется: генералы, офицеры всех рангов (здесь люди ценились, не по числу звезд на погонах). И начинается большой разговор. Маршал выслушивает все новости, затем обращается к начальнику оперативного управления:

— Что вы надумали делать дальше?

Генерал докладывает, проводя указкой по карте.

Маршал выслушивает и переводит взгляд на генерал-полковника Боголюбова:

— Что думает по этому поводу «генеральный» штаб?

Начальник штаба скажет свое. Теперь слово будет дано начальнику, артиллерии, командующему военно-воздушными силами… И когда все высказались, К. К. Рокоссовский, как всегда тактично, никого не обижая, сделает резюме:

— А не кажется ли вам, что лучше было бы дальше нам действовать так… — И выдвигает свой, часто неожиданный план.

И становится очевидным, что идея маршала более зрелая, целесообразная, как бы обобщившая труд многих людей…

Так было и в период подготовки к форсированию Одера. Собирались, советовались, обсуждали, и коллективная мысль вылилась в план, который маршал скрепил своей подписью.

Кто видел реку Одер во время весеннего половодья? Настоящее море! Разливаясь, она затапливает все поймы и островки. От Моравии, через Силезию, Бранденбург, Померанию, несет она свои бурные воды почти на тысячу километров, до самого Балтийского моря. Это поистине «два Днепра, а посреди Припять».

Накануне наступления маршал Рокоссовский и офицеры его штаба прибыли на берег Одера. Здесь был развернут командно-наблюдательный пункт, но не такой, как в деревушках Подмосковья, землянках под Сталинградом или в обветшалом сарае на Курской дуге, а, что называется, со всеми излишествами. Внешне вроде блиндаж блиндажом, толстые стены с песком, замаскированные снаружи дерном, а внутри комфортабельная квартира с мягкой мебелью, коврами, портьерами… Короче говоря, впечатление такое, будто, дом со всеми удобствами откуда-то доставили и врыли в землю. Маршал выразил неодобрение начальнику инженерной службы:

— На черта все это построили? Не жаль вам человеческого труда.

— Как же, товарищ маршал! — оправдывался тот. — Ведь вам тут не один день находиться. Должны быть условия для работы и отдыха…