Великий перелом

Она также смогла получше присмотреться к ящерам: то проезжала мимо колонна грузовиков, поднимая тучи пыли, то танки калечили дорогу, делая ее еще хуже. Случись такое в Советском Союзе, пулеметы этих танков уже давно бы разделались с телегой и тремя вооруженными людьми в ней, но эти проезжали мимо, пугающе тихие, даже не притормаживая.

На довольно приличном русском языке — Аврам и Владислав оба говорили на нем — еврей сказал:

— Они не знают, с ними мы или против них. Вдобавок они научились, что не надо разбираться в этом. Каждый раз, когда они ошибались и стреляли в людей, которые были их друзьями, они превращали множество своих сторонников во врагов.

— Почему в Польше так много добровольных изменников человечества? — спросила Людмила. Эта фраза из передач московского радио сорвалась с ее губ автоматически, и только потом она подумала, что ей следует быть более тактичной.

К счастью, ни Владислав, ни Аврам не рассердились. Напротив, они начали смеяться и принялись отвечать в один голос. Картинным жестом Аврам предоставил слово Владиславу. Поляк пояснил:

— После того как поживешь некоторое время под нацистами и некоторое время под красными, то ни нацисты, ни красные большинству народа не кажутся хорошими.

Теперь они совсем распоясались и оскорбили ее лично или по крайней мере ее правительство. Она сказала:

— Но я помню, что говорил товарищ Сталин в своем выступлении по радио. Единственная причина, по которой Советский Союз занял восточную половину Польши, состояла в том, что польское государство было внутренним банкротом, правительство разбежалось, украинцы и белорусы в Польше — братья советского народа — были оставлены на произвол судьбы. Советский Союз избавил польский народ от войны и дал ему возможность вести мирную жизнь, пока фашистская агрессия не наложила свою длань на всех нас.

— Именно так и говорилось по радио, в самом деле? — изумился Аврам.

Людмила выпятила вперед подбородок и упрямо кивнула. Она сосредоточилась и приготовилась к изощренным, беспощадным идеологическим дебатам, но Аврам и Владислав не были склонны спорить. Вместо этого они засмеялись душераздирающим смехом, как пара свихнувшихся волков, подвывающих на луну. Они колотили кулаками по бедрам и кончили тем, что обняли друг друга. Осел, которому надоело их поведение, хлопал ушами.

— Что я сказала такого забавного? — ледяным тоном осведомилась Людмила.

Аврам не ответил напрямую. Он задал встречный вопрос:

— Могу я научить вас Талмуду за несколько минут?

Она не знала, что такое Талмуд, и на всякий случай покачала головой.

— Правильно. Чтобы выучить Талмуд, вы должны научиться смотреть на мир по-новому и думать тоже по-новому — по новой идеологии, если хотите. — Он снова сделал паузу. На этот раз она кивнула. Он продолжил: — У вас уже есть идеология, но вы настолько свыклись с ней, что даже не замечаете. Вот это-то и забавно.

— Но моя идеология — научна и правильна, — сказала Людмила.

Почему-то после этого у еврея и поляка начался очередной приступ смеха. Людмила махнула рукой. С некоторыми людьми просто невозможно вести интеллектуальную дискуссию.

Местность понижалась в сторону долины Вислы. Высокий песчаный берег, прорезанный множеством оврагов, зарос ивами, ветви которых свисали до воды.

— Весной сюда приходят влюбленные, — заметил Владислав.

Людмила подозрительно глянула на него, но он умолк, так что, вероятно, это не следовало понимать как предложение.

Некоторые здания вокруг рыночной площади были большими и, вероятно, довольно интересными, когда были целыми, но месяцы боев оставили от большинства из них обугленные руины. Синагога выглядела ненамного лучше других развалин, но в нее входили и выходили евреи. Другие евреи — вооруженная охрана — стояли снаружи.

Людмила заметила, что Аврам взглянул на Владислава, ожидая реакции. Тот промолчал. Людмила не могла понять, порадовало это еврейского партизана или рассердило. Польская политика была слишком сложной для нее, чтобы попять.

Паром, перевозивший телегу через Вислу, выпустил целое облако угольного дыма. Местность здесь была такой ровной, что напомнила Людмиле бесконечные равнины вокруг Киева. Домики с соломенными крышами, с подсолнухами и мальвами вокруг вполне могли стоять и у нее на родине.

В этот вечер они остановились на ночлег в крестьянском доме у пруда. Людмила не удивилась тому, что они выбрали именно этот дом. Во-первых, он расположился у воды, во-вторых, он был окружен старыми заросшими воронками от бомб — немцы, видимо, использовали его для учебного бомбометания, — причем некоторые воронки, наиболее глубокие, постепенно наполнялись грунтовыми водами, превращаясь в пруды.

Никто не спросил их имен и не назвал себя. Людмила поняла: то, чего не знаешь, не сможешь и рассказать. Супружеская пара средних лет, которой принадлежало хозяйство, с целой кучей детей напомнила ей «кулаков», зажиточных крестьян, которые в Советском Союзе сопротивлялись присоединению к славному равноправному колхозному движению и не желали расстаться со своей собственностью, а поэтому исчезли с лица земли, когда она была еще ребенком. Польша такого уравнивания еще не видела. Хозяйка дома, полная приятная женщина с ярким платком на голове, похожая на русскую бабушку, сварила большой горшок борща: свекольный суп со сметаной, который — исключая добавку тмина — вполне мог принадлежать русской кухне Еще она подала на стол тушеную капусту, картошку и пряную домашнюю колбасу, которую Людмила нашла восхитительной, но к которой Аврам даже не прикоснулся.

— Еврей, — сказала женщина мужу, когда Аврам не слышал.

Они помогали партизанам, но это не означало, что они любили их всех подряд.

После ужина Аврам и Владислав отправились спать в коровник. Людмиле достался диван в горнице, честь, которую она без сожаления отклонила бы, потому что диван был короткий, узкий и жесткий. Она металась, крутилась и в течение этой мучительной ночи пару раз едва не свалилась на пол.

На следующий день, до заката, они пересекли реку Пилица, приток Вислы, по восстановленному деревянному мосту и прибыли в город Варка. Владислав с энтузиазмом восклицал: