Пропавшие без вести

— Бурнин! Майор Бурнин! — окликнул знакомый летчик, как только Анатолий простился с Острогоровым. — А тебя всюду ищу. Говорят, ты в Москву? У меня срочный вылет, могу прихватить на «уточке». А то того и гляди, что кто-нибудь пронюхает, и местечко займут! — доброжелательно сказал летчик.

Только успев наскоро связаться по телефону с госпиталем Варакина, хотя и не застал его самого, Бурнин все же справился у сослуживцев друга о его здоровье и минут через сорок уже вылетел, когда солнце начало чуть клониться к западу…

Они летели над самыми вершинками леса, а по временам даже кое-где опускались еще ниже, шли вдоль желтеющих опушек на бреющем полете над кустарниками, над неубранными хлебами, с которых при их приближении взлетали стаи грачей и разъевшихся галок.

Бурнин замечал кое-где скопления людей на окопных работах. Видно было, как они махали самолету кепками и платками.

Несколько раз во время пути пилот оборачивался и кричал Бурнину:

— Ополченцы-то! Как кроты накопали!

— Справа — завод. На прошлой неделе фугаской ахнули! — крикнул он в другом месте.

— Можайск впереди!

Бурнин сам узнал извилистую ленту Москвы-реки. Вскоре летчик опять повернулся.

— Кубинка внизу, узнаешь? Голицыно! — крикнул он, как будто это было какое-то особо важное место в СССР, и вслед за тем дважды качнул крылом.

Минуту спустя он опять повернулся к Бурнину, широко улыбаясь, и крикнул:

— Мама моя на крылечке стояла! Всегда ждет, что я ей крылом…

Они опустились в наступающих сумерках довольно далеко от Москвы, на бывшем учебном аэродроме гражданской авиации.

Машины в Москву отсюда уже все ушли.

Пришлось ночевать в каком-то длинном сарае, заваленном сеном и населенном летчиками. Старик сторож раз пятьдесят уговаривал их не курить.

Ночью несколько раз поднимался рев моторов, выкрики, шум. Летчики дружно разыскивали среди спящих и срочно будили какого-нибудь пилота, чья машина должна была вылетать.

Соблазнившись полетом, Анатолий рассчитывал выиграть время. Однако ночевка в этом нелепом сарае зачеркнула почти весь выигрыш.

В эти дни, после свидания с Михаилом, Бурнин узнавал уже кое-что об отзыве Варакина для научной работы в тылы. Теперь он мог подсказать, как этот отзыв ускорить. Но, впрочем, Бурнин понимал, что Михаил не станет следовать его подсказке по «нелепости» своего характера. Тем более настоятельно нужно было найти время, чтобы в Москве повидать жену Михаила, Татьяну Ильиничну…

Только утром на этот неведомый аэродром явился автобус, который повез в Москву Бурнина и других командиров, прибывших с фронта.

Узнав, что Бурнин — участник наступательной операции, командиры, прилетевшие с других направлений, жадно расспрашивали его о подробностях. Всем хотелось услышать даже самые мелочи: что знает он об освобождении Ельни, как бежали фашисты из города, как выглядят освобожденные села, что рассказывают жители… Все чувствовали большое моральное значение этого наступления для Красной Армии, для престижа СССР, даже при всех последних неудачах на Украине.

Об украинских боях летчики говорили с болью. Рассказывали о том, как наступающие фашисты почти безнаказанно бомбили передний край и тылы, как стаями налетали фашистские истребители на отступающую пехоту, на скопления людей и техники на переправах и как они, летчики, скрежетали зубами в бессильной злобе, потому что у них нечем было отбить фашистские атаки: старых машин три четверти погорело в первые дни войны, новые все еще не поступили, и половина оставшегося в живых человеческого состава, где-то там, далеко, на восточных аэродромах, осваивает новую технику. Эта техника будет блестящая, лучше и эффективнее немецкой. Но каково им сейчас видеть советское небо в фашистской власти! Каково им бессильно смотреть с земли на то, как стервятники губят тысячи беженцев, текущих обозами и пешими толпами по дорогам и без дорог от наседающего врага!..

Анатолий знал, что в летных частях на их фронте положение очень похожее, и… не дай бог, фашистское наступление приведет к такой же картине… Недаром же, ознакомившись с обстановкой, Балашов стал особенно настаивать на усилении зенитных частей…

Варакиной Анатолий опять не застал и оставил записку:

Оказалось, в Генштабе Бурнин должен был явиться в управление кадров, к тому же старому своему знакомцу полковнику, который в прошлый раз поручил ему возвращаться на фронт вместе с новым начальником штаба армии.

Бурнину однако же пришлось ожидать полковника около трех часов, пока тот вернулся с какого-то совещания.

Несколько раз за это время Анатолий пытался добиться по телефону Татьяну Варакину. Но никто ему не ответил.

Наконец полковник явился.

— Идем пообедаем прежде всего, а там уж и деловым разговором займемся, — предложил он Бурнину.

Они спустились в штабную столовую, заказали обед. И в ожидании, пока подадут, закурили.

— Ну как? Надумал? Интересное назначение у меня для тебя приготовлено, братец! — сказал полковник. — В оперативное управление! Звание подполковника сразу получишь, а там и полковник не за горами…

— Я же тебе говорил, Иван, не стремлюсь я в «высшие сферы», — повторил Анатолий слова Острогорова и оглянулся вокруг, про себя отметив не менее десяти обладателей генеральских лампасов за столиками.

— Вот такие-то и нужны, кто не тянется, не стремится. Стремятся-то многие, места не хватит на всех! — возразил его старый товарищ. — Нужны те, кто думает о победе, а не о званиях. Я тебе предлагаю поездки по всем фронтам, широту кругозора. Понимаешь, история перед тобою течет, как река на экране. События только еще назревают, а ты их по сотне признаков видишь заранее. Не только сцену, а все за кулисами видишь, и даже сам кое-что творишь!

Бурнин засмеялся.

— Ты что? — удивился полковник.

— Значит, тут, а не там, не на фронте, творится история? Тут даже сам кое-что творишь, а там только пешки, по-твоему?

— Ну, во-от! Скажешь тоже! — смутился полковник. — Я тебе о масштабах, о крупных событиях мирового значения, а ты о каких-то противопоставлениях! Я полагал — ты шире мыслишь.

— Ладно, шучу… Понимаешь, товарищ полковник, у меня в природе масштабности нет. Я сижу в штабе армии и тоже считаю, что кое-что сам творю. Не все — кое-что. Главное-то, конечно, творят в окопах. История, брат, по переднему краю шагает. Так я смотрю!.. А масштабного человека тебе укажу такого, который важнее в тылах, чем в нашем эвакогоспитале. Не можешь ли ты разведку произвести в Главсанупре? Есть такой друг у меня старинный, доктор-хирург Михаил Степаныч Варакин.

— Варакин! — живо переспросил полковник — Постой-ка, постой, погоди. — С соседнего стула он снял свой тяжелый портфель, достал из него какую-то папку, перелистнул всего пять-шесть бумажек. — Михаил Степанович Варакин, военврач третьего ранга? — спросил он.

— Он самый! — в нетерпении перебил Анатолий.

— Чего же ты беспокоишься! Его отзывают к Ливанскому в институт. Я думаю, завтра будет бумага отправлена. Сам проверю. Если с чем будет задержка, то постараюсь помочь, — пообещал полковник. — А про себя ты что же, не хочешь и говорить!

— Не хочу, Иван. Спасибо тебе за память и за доверие. Я в своей армии предпочитаю остаться. Мой масштаб — это армия. Я же недавно с дивизии. Я практический оперативник.

— Ельню взял и теперь зазнался?!

— Ельню освобождали не мы, но мы тоже вели наступление. Считаю, что это не шутки, — сказал Бурнин, вспомнив спор Балашова и Острогорова, и почувствовал вдруг желание защитить честь своей армии, а тем более — честь дивизии Чебрецова, где он сам так недавно еще был начальником штаба.

— Ты за это представлен?

— Да вот же! Ты плохо глядишь! — сказал Анатолий, указав на Красную Звезду.