Штрафники не кричали «Ура!»

XVI

— Шульц, как можно быстрее за мной… — прошептал Отто и пополз вперед.

Он делал это зажмурившись и затаив дыхание. Его тощая грудь, а потом — впалый живот ощущали через сукно шинели каждый комочек земли, лежащий поверх мины-«неженки». «Кровавым поносом… Есть шанс» — галопом, лихорадочно скакали в голове Отто мысли. Для срабатывания взрывателя требовалось усилие не менее девяносто килограммов. Хотя нередко эти мины взрывались просто от неосторожного нажатия. Все-таки изголодавшиеся телесные оболочки Отто и Шульца эта спящая шкатулка смерти может не заметить. У отъевшегося громилы Барневица намного больше шансов ее разбудить. Как пить дать она сработает. Если обер-фельдфебель надавит на ее темечко своей тяжеленной ручищей, она рванет так, что… Отто чувствовал, как привкус железа в его пересохшем рту усиливается. Ему казалось, что именно такая она на вкус — та самая мина, которую он присыпал только что. Как пить дать… Да, от глотка воды он бы сейчас не отказался. Как говорится, напоследок. Да, черт возьми, напоследок…

Конечно, даже если случится чудо и она сработает как раз под обер-фельдфебелем, их всех почти наверняка накроет взрывом. Они слишком близко, а она слишком мощная. Но все же… Еще одно маленькое чудо… Неужели оно не может произойти, здесь и сейчас, на этой трижды проклятой Лысой Горе?

Вот мина уже осталась позади Отто. Последние сантиметры он старался отталкиваться сапогами подальше от нее. Теперь он ползет быстро-быстро.

— Эй, куда он рванул? — в голосе обер-фельдфебеля сквозит раздраженное недоумение. — Вот гадина… Ну погоди, доберемся до пулемета…

Отто не слышал этих слов. Он полз и полз что есть силы. Да, он рисковал жизнью Шульца, он здорово им рисковал. Но, черт побери, они рискуют тут своими шкурами каждую долю секунды. Он слышал сопение неугомонного Шульца позади себя. Тот молча полз следом и старался не отстать.

XVII

— Эй вы!… — какая-то растерянность проступила в окрике обер-фельдфебеля. До него, видимо, дошло, что эти двое впереди что-то задумали. От растерянности он медленнее соображает. Только теперь он начал двигать вперед свое тяжелое, как чугун, налитое мышечной массой тело.

Отто полз, без оглядки полз к воронке, где должны были находиться трупы пулеметчиков. Его губы без остановки твердили что-то о чуде, о маленьком чуде. Вдруг чудовищная сила вспучила землю позади. Эта сила встряхнула поверхность земли, точно половик, к которому прицепилась невзрачная букашка — Отто Хаген.

Его подхватило и сплющило, скрутило в три погибели. Пыль вместе с запахом гари и дыма забила глаза, уши, нос, рот. Несколько раз тело Отто ударилось о землю, еще обо что-то. Одновременно кто-то неведомо неодолимый точно вдавил внутрь глаза Отто железными пальцами. Отто вдруг увидел Хайгрубера, красного, вымазанного кровью с ног до головы. Тот истерично хохотал и кричал: «Красный командир! Красный командир!» Голова его вдруг лопнула словно арбуз — громко, с резким гулом новогодней хлопушки. Волна красной дымящейся влаги накрыла Отто с головой. Ему стало нечем дышать, и сознание его камнем погрузилось в багровое марево…

Глава 2.

«ПОЩАДЫ НИКТО НЕ ЖЕЛАЕТ…»

I

Он погиб, и, значит, ты живешь… В смерти — жизнь. От кого это он слыхал? Или, может, в книжке какой вычитал? Какая, к черту, разница. Теперь уже все равно. Главное — истинная правда, всем нутром, до самого костного мозга, усвоенная. Не подстрелили бы фрицы командира его, майора Михайлина, не жить бы теперь гвардии рядовому Аникину. Ему не жить…

Об этом думал Андрей, волоча по траншее тело убитого комбата. Его несли в плащ-палатке, ногами вперед. Из того, что несколько минут назад было перебинтованной головой гвардии майора, теперь на дно траншеи струилась кровь, прямо под ноги Андрея.

А ведь на волоске тоненьком повисла судьба аникинская. На ниточке тонюсенькой. Хотел ведь шлепнуть его командир, без суда и следствия. Это старшина говорит. А ему-то верить можно. Кармелюк — мужик основательный, зря, без толку, языком молоть не будет.

— После контузии майор совсем лют стал, — обернувшись, произнес старшина. Воспользовавшись моментом, он на ходу переменил руку, которой держал в жмене плащ-палатку

— По части неисполнения приказа или проявления трусости — у него разговор короткий… — со вздохом продолжил Кармелюк и как-то искоса глянул на Аникина.

Выходит, после атаки майор шлепнуть его и собирался. Получается, что ни до какого трибунала Андрей не дотянул бы. Они, пригибаясь, уже вышли из траншеи. Здесь от немецких позиций их прикрывал поросший осиновыми зарослями пригорок.

— Погодь… — вдруг приостановился Кармелюк. — Давай передышку сделаем. А то тяжелый командир-то…

Андрей, не ожидавший остановки, наскочил ногами на обезображенное месиво, бывшее еще только что лицом и головой Михайлина. Голенища его сапог запачкались кровавыми сгустками. Они со старшиной аккуратно опустили плащ-палатку с телом командира на пожухлую, грязно-серую траву. Пока Андрей обтирал палой осиновой листвой сапоги, Кармелюк присел прямо на землю. Достав кисет и обрывок газеты, он принялся варганить самокрутку.

— А чего ты в фашиста того не выстрелил? — спросил он.

Андрей почему-то вздрогнул от услышанного. Меньше всего он хотел этот вопрос услышать. Тягостная тишина повисла над трупом майора. Хорошо бы уже отнести его куда подальше. Почему-то Андрей в смерти комбата винил себя. Хотя ни при чем он был. Это — как дважды два. Повязка всему виной. Бинты окровавленные на голове командира, как бельмо в глазу. За километр видать было. Вот фрицы его и выцелили… Кармелюк будто мысли его читал. Раскурив самокрутку с самосадом, он жадно затянулся.

— Что молчишь, гвардии боец?… — недобрые нотки проступили в его и без того грубом, прокуренном голосе. — Или совесть не дает языком ворочать?…

Куда это он клонит, хотелось бы знать? Неужто угрожать вздумал? Андрей продолжал молчать. И командиру он ничего не сказал.

Как объяснишь, что этот немец ему жизнь спас… Так вот, запросто отпустил на все четыре стороны. А мог шлепнуть на месте, без всякой канители. Про этого немца он уже достаточно объяснял и лямку, положенную в штрафной роте, оттянул. Так что эту тему Андрей считал для себя закрытой. Нет, тут, если начнешь объяснять, сразу пулю от комбата схлопочешь. Так бы, видать, и вышло, не начни немцы палить по их позициям. «Черт с ним… Чему быть — того не миновать. Пусть трибунал, пусть штрафная рота…» — внутренне решил про себя Аникин. Хотя опять угодить в штрафную ему страсть как не хотелось. «Дурак дураком… — грыз себя внутри Андрей. — Надо было пальнуть выше или вбок. Фриц тот целым бы остался, да и к нему никаких претензий. Кроме той, что мазила и хвастун». И как это он сразу не сообразил. Вот ведь, смекалки не хватило. Уж больно Андрей растерялся, немца того в прицел снайперский увидев… Лицо изменилось — обветренное, морщин добавилось… сразу видать, что хлебнул порядком. Но все равно… он бы его из миллиона узнал. Черт дернул этого фрица тут оказаться…

II

Грудь старшины с шумом выпускала струи едкого дыма. В холодном, сыром октябрьском воздухе дым загущался в густо-сизые клубы. Повисая возле лица старшины, они заставляли того щурить свои маленькие глазки. Бегающие, юркие, словно зверьки, глубоко запрятанные под низко нависшими бровями, черные зрачки внимательно следили из своего укрытия за Андреем.

— Отмолчаться вздумал? — угрозы в голосе старшины добавилось. — Ну-ну…

Он тяжело выдохнул из своих мощных легких очередную порцию ядреного никотина.

— А сволочь эта фашистская не задумываясь выстрелила… Эхма!… Жалко командира…

Кармелюк вдруг отвел взгляд от Аникина и, еще раз тяжело вздохнув, покачал головой. И голос его как-то дрогнул и разом потеплел: