Грозное лето

Припав к земле, разведчики пролежали с полчаса. Знакомое чувство ожидания вражеских ракет овладело ими. Затем стали снова продвигаться вперед - тихо и осторожно. Проползут немного - остановятся, послушают. Еще чуть продвинутся и опять прислушиваются. Звенело в ушах; в коленях -расслабляющая боль, как после многих приседаний. Это состояние было также знакомо разведчикам. Вспорхнувшая поблизости ракета заставила прижаться к земле и ждать. Казалось, она висела в воздухе целую вечность. Потом наступила кромешная тьма. По-прежнему поползли, словно искали на земле что то. Шахаев - впереди, за спиной - товарищи. Как хорошo ощущать их около себя! Одна-единствеиная мысль беспокоила теперь сержанта: правильно ли определил расположение вражеских окопов, не ведет ли он сейчас разведчиков навстречу смерти? Шахаев чувствовал, как мышцы его дрожали. Сильное давление крови стесняло грудь. Такое же тяжелое дыхание он слышал позади себя. На минуту остановился и оглянулся. К нему ползли все четверо. Вот этот, впереди,- Пинчук. Сопит сильнее других - у него самый тяжелый груз, да уж и не молод он, чтобы ползать по-пластунски. Чуть позади, правее,- Аким; рядом с ним - Сенька, извивается по-ящериному. Уваров - слева. Движения его спокойны, уверенны, темным квадратом перемещается его короткая фигура; видно, не раз приходилось саперу с минами ползать на животе перед вражеским передним краем. Шахаев снова пополз вперед. Настойчиво работал руками. Наконец почувствовал, что неприятельские окопы где-то позади. Махнул рукой разведчикам, вскочил. До балки бежали как по раскаленным углям.

Но вот, наконец, и балка. Здесь можно было идти уже в полный рост. Позади осталась вершина меловой горы. Теперь - душевная разрядка. Но нельзя поддаваться слабости. Надо идти не задерживаясь. Это понимал каждый, никто не требовал отдыха.

Все дальше и глуше шаги.

К рассвету разведчики были уже километрах в десяти от линии фронта. На лесной поляне остановились отдохнуть.

Выставив часового, Шахаев лег на живот, разложил на росистой траве карту, вынул компас. Подозвав к себе солдат, сержант еще раз повторил задачу.

– Все поняли?

– Все,- ответили хором.

Уваров, стоявший часовым, вдруг позвал Шахаева.

– Посмотрите, товарищ сержант,- сказал он, когда тот подошел.

Они оба наклонились, рассматривая что-то на просеке.

– Танк прошел. Совсем недавно.

На земле глубоко отпечатались лапы гусеничных траков.

– Да. Но какой танк, товарищ сержант? Видите - ширина гусениц какая! Около метра. Таких я еще ни разу не видел...

Шахаев поднял на Уварова глаза и внимательно посмотрел на него.

– Значит, новые появились? Прав был наш генерал, когда говорил об этом.

– Конечно,- убежденно подтвердил Уваров.

"Умен",- мелькнуло в голове сержанта. Он нагнулся еще раз и, растопырив пальцы, смерил ширину гусениц. Записал в блокнот. Затем срисовал отпечаток траков"

Подошел Сенька.

– Над чем это вы колдуете?

Ему показали необычный след.

"Эх, чертяка!.." - и Семен тихонько свистнул.

– А теперь обойдите вокруг: нет ли тут поблизости немцев,- приказал Шахаев Сеньке и Якову.

Минут через двадцать они вернулись и доложили сержанту, что никого не обнаружили.

– В таком случае - отдыхать! - распорядился Шахаев.

Бойцы расположились на поляне. Только Аким не отдыхал: по заданию сержанта он пошел в разведку.

Ванин прилег рядом с Уваровым.

– Забыл тебе сказать, Яша, вчера утром сапер Пчелинцев прибегал из вашего батальона. Тебя спрашивал. Вы что с ним, дружки?

Скупая улыбка тронула плотно сжатые губы Уварова.

– Дружки.

– Он за письмами на почту не ходит, случаем? - неожиданно спросил Ванин, сузившимися кошачьими глазами взглянув на Уварова.

– Ходил раньше. А сейчас как будто нет. А что?

– Ничего. Так просто...- Ванин нахмурился.- И давно вы с ним встретились?

– Еще в сорок втором.

– Каким же образом? Интересно.

– Самым обыкновенным.

Уваров говорил правду. Знакомство его с Васей Пчелинцевым произошло при обстоятельствах, какие часто бывают на войне.

Было это в августе 1942 года. Отходили от Дона. Шли по безлюдной, голодной Сальской степи, с ее обожженными лысинами скифских курганов. Гонимые ветром-суховеeм, мчались по ней серые шары перекати-поля. Тускло поблескивали каски под прямыми лучами разморенного жарой и будто остановившегося солнца. Степь... Едкая гарь над опаленными станицами. В душном воздухе - постылый свист чужих моторов. Впереди шли разведчики, за ними - стрелки, потом - саперы и, наконец, позади всех, немного приотстав, шагал маленький бронебойщик. Тяжелое длинное ружье лежало на плечe бойца. И что-то скорбно-торжественное было в его медленном и упрямом передвижении, будто нес он не ружье, а раненого товарища... По щекам солдата катились грязные ручейки пота, под обожженной солнцем кожей туго шевелились желваки. В глазах скрытое ожесточение. Его напарник был убит при переправе через Дон. И вот теперь маленький боец нес один тяжелую бронебойку. Иногда он испытывал минуты тупого отчаяния, хотелось плюнуть на все и, зажмурив глаза, идти куда угодно, хоть на край света. Но в то же время его удерживало что-то такое, что заставляло собирать последние силы и шагать, шагать в колонне, под палящим солнцем, под бомбежками... Временами бронебойщик впадал в забытье, и тогда ему казалось, что сзади него по-прежнему трусит озорной, неунывающий напарник со своим невозмутимым курносым лицом и помогает нести противотанковое ружье. Но минуты забытья проходили, и огромная тяжесть вновь давила на ноющее плечо. Лицо маленького бойца вновь принимало озлобленное выражение. Глаза его, красные от бессонных ночей и от въедливой горячей пыли, бездумно смотрели на широкую и мокрую спину шагавшего впереди сапера, обвешанного с боков шанцевым инструментом. Сапер шел ровно, уверенно ступая на землю своими короткими и, по-видимому, очень сильными ногами. Вдруг сапер запел:

Пение не изменяло угрюмого выражения его лица. И просто непонятно было, почему из его груди глухим, придавленным стоном вырываются слова: