Бонжур, Антуан!

Он снова опустился на диван, взметнув пыль.

— Итак, на чём же мы остановились?

— Отец не рассказывал вам, как ему удалось бежать из плена?

— О да, это было сделано весьма остроумно. Бельгийские шахтёры помогли им забраться в вагонетки и забросали углём. Таким путём им вместе с вагонетками удалось подняться на поверхность, остальное было проще. Он рвался к борьбе. Ни одного нашего разговора не проходило без того, чтобы он не спросил: когда же? А мы могли получить оружие только из Лондона. Каждую неделю мы направляли рапорты в Льеж: где расположены немецкие гарнизоны, зенитные батареи. Разведка наша работала образцово. Из Льежа специальный связной вёз рапорты в Брюссель, а оттуда их посылали голубями в Лондон. Англичане сбрасывали нам голубей на парашютах в больших деревянных ящиках. Тем же путём мы должны были получить и оружие. Я говорил Борису, что надо подождать, но он был слишком нетерпелив. Ваш отец был умным человеком, с ним было приятно разговаривать и даже спорить, но он был слишком горяч, до безрассудства. По-моему, именно это и погубило его впоследствии.

— Как погубило? — не удержался я.

— Он чересчур ненавидел немцев и потому был опрометчив. А с врагом надо драться, имея трезвую голову. Судите сами. Однажды он даже сбежал из дома Форетье, заявив, что не верит нам и сам найдёт партизан. Через три дня он вернулся обратно, отрядов в нашей округе тогда действительно ещё не было, они только организовывались. Но он думал, что мы его обманываем.

Борис рассказывал мне о том, как немцы обращались с военнопленными в лагерях. Его рассказы звучали как дикий кошмар. Он говорил, что немцы пытают людей, травят их собаками, заживо сжигают в специальных крематориях. Я всегда полагал, что тех, кто работает, надо хорошо кормить, одевать, развлекать зрелищами. Государство, использующее рабский труд, неизбежно должно погибнуть, так было, начиная с Древнего Рима…

— Когда же отец ушёл от вас в отряд? — перебил я, не до Рима мне было.

— В конце мая. Мы получили указание начать активные действия против немцев. Бориса передали по цепочке в Бодахинесс. Он уехал туда на велосипеде.

— И больше вы его не видели?

— Увы, с тех пор мы не встречались. Партизанских отрядов тогда было уже много, несколько десятков.

— А как вы узнали, что отец погиб?

— Это было уже после освобождения, когда люди перестали прятаться по лесам и передвигаться стало свободнее. Не помню уже, кто мне тогда сказал, но я очень переживал эту смерть. — Он посмотрел на меня с хитрецой и улыбнулся. — Вы задаёте очень точные вопросы, буквально как следователь. Но в таком случае разрешите и мне задать вам один вопрос: вы уже были на могиле отца?

— Ещё не успел, но буду непременно. Вот только документы оформлю нынче с Антуаном — и я свободный человек.

— Какова же вообще программа вашего пребывания? На сколько вы приехали?

Я рассказал вкратце.

— Президент де Ла Гранж — достойный человек, — отозвался он. — Надеюсь, он сделает ваше пребывание в Бельгии приятным. Со своей стороны и я готов предложить вам свои услуги. Я тоже давно не был в Ромушане. Буду признателен, если вы возьмёте меня с собой, сочту за честь быть вашим переводчиком. Кроме того, у меня есть вилла на побережье, вы могли бы провести там несколько дней, сейчас самый сезон. Море, казино, женщины — что может быть прекрасней! Если пожелаете, мы поедем вместе, я познакомлю вас со своей невестой.

Наверное, мой ответный взгляд выразил недоумение, ибо он быстро возразил:

— Нет, нет, не думайте, что я хочу вогнать вас в расходы. Вам это обойдётся совсем недорого. Разве кое-какие расходы на питание.

Я улыбнулся: я же о невесте подумал. Представляю, какая у такого старца невеста — старушенция, хотел бы я на неё посмотреть! А вслух ответил:

— Благодарю вас, Роберт Эрастович, возможно, я воспользуюсь вашим любезным приглашением. Всё будет зависеть от того, как пойдут дела.

— Однако что же я сижу и пичкаю вас приглашениями? Хорош хозяин! — Он поднялся и вышел в коридор.

Я прошёлся по комнате. Над камином висело распятие, под ним — веер из фотографий, поблекших от времени. Может, у этого самого камина и грелся отец, когда его привёл сюда рыжий полицейский.

Не оставил я без внимания и полки с книгами, прошёлся взглядом по рядам. Здесь были альбомы с марками, книги на всех языках.

Мариенвальд вернулся, держа в руках бутылку шампанского.

— Смотрите, что я обнаружил в чулане, — говорил он, любовно глядя на бутылку. — Подлинная «Клико». Стоит четыреста франков. Мне подарила её на день рождения сестра-настоятельница из соседнего монастыря. Вот и дождалась своей очереди. Но вряд ли мы её всю выпьем.

Стоя у столика, мы выпили немного шампанского.

Я показал глазами на полки:

— У вас неплохая библиотека.

— Что же ещё делать старику? Кроме всего прочего, — объявил он, обводя рукой по полкам, — книги — это ценность. Они стоят на вашей полке, стоят как бы вовсе без движения, а цены на них тем временем поднимаются. Вы вряд ли можете представить себе, как выросли цены на книги за последние сорок лет. Сейчас моя библиотека стоит не меньше миллиона. Кроме того, на старости лет я стал увлекаться филателией. Переписываюсь со всеми континентами. Некоторые мои марки отмечены даже в швейцарском каталоге. У меня самая полная «Австралия» в Бельгии. Одна эта «Австралия» стоит около ста тысяч франков.

«Вот, оказывается, кто он! — мысленно улыбнулся я. — Только о деньгах и толкует. Пригласил меня на приморскую виллу и тут же испугался, что может понести расход».

У меня с собой были марки, я достал пакетик. Чёрный монах с жадностью ухватился за серию «Космос», а мне предложил на выбор пять современных «Австралии».

Я подошёл к камину.

Под распятием висела большая фотография, изображавшая представительного мужчину в генеральской форме, рядом ещё портреты в парадных мундирах, семейная группа с детьми, полковник на коне.

— Занятные фотографии. Тут и автографы есть.

— Да, они мне дороги, — ответил он, подходя к камину. — Посмотрите, вот личный автограф Николая Александровича.

— Николай Второй, его автограф? — я был несколько озадачен: что-то до сих пор мне не попадались птеродактили-монархисты.

— Вы не ошиблись. Мы были близки с царствующей фамилией. Трехсотлетняя династия, одна из древнейших в Европе, и — подумать только — такой трагический конец…

— А это кто? — продолжал допытываться я, указав на центральную фотографию.

— Мой дядя, барон Пётр Николаевич Врангель, генерал армии его императорского величества.

— Тот самый, которого из Крыма вышибли, — не удержался я, однако тут же поправился: — Простите, что я так о вашем родственнике.

Он снисходительно улыбнулся.

— Если хотите, его действительно вышибли, как вы изволили выразиться, но я до двенадцати лет воспитывался в его доме и смею утверждать, что это был высококультурный человек, честный и благородный. В двадцать втором году он приезжал сюда, провёл неделю в этих стенах. Он подарил мне тогда этот значок. — Монах показал на медный крест, покрытый чёрной эмалью. — Видите надпись: «Лукул». Так называлась личная яхта Петра Николаевича. Значок выпущен всего в нескольких экземплярах, ему цены нет. Дядя умер в Брюсселе совсем молодым, сорока девяти лет от роду.

Воздух в комнате становился все более спёртым, пыль лезла изо всех углов, першило в горле. Захотелось на свежий воздух. Можно было просто распрощаться и уйти, но я ещё должен был задать монаху несколько вопросов.

— Может, выйдем во дворик, — предложил я, выглянув в окно: там были столик и скамья.

С холмов тянуло свежестью. Холмы толпились по горизонту, разбегались в обе стороны. А по холмам — поля, перечёркнутые изгородями, купы ближних и дальних рощ, ленты дорог с поспешающими машинами, светлые пятна домов и сараев — вполне житейский и суетный вид. Но даже и здесь, на воздухе, старец казался пыльным и замшелым. Зато я вздохнул свободно.