Батальон крови

Гриша приготовился. Он держал палец на спусковом крючке, но никак не мог выбрать первого немца, чтобы выстрелить в него. Кого-то сразу убивали, другие прятались за трупы и вдруг из этой хаотично движущейся массы вырвался один немец и, зацепившись за колючую проволоку, уронил автомат. Не обращая внимания на летящие в его сторону пули, он стал выпутываться.

«Так, этот мой», — подумал Гриша. Он четко прицелился и выпустил очередь. Приклад непривычно ударил отдачей в плечо, и все пули полетели вверх, как говорится, по воронам. Григорий прицелился еще раз и снова, как его учили, сделал вдох и нажал на спусковой крючок. Но в это время колючая проволока, в которой запутался немец, словно пружина оттащила его назад и все пули вновь прошли мимо. Гриша вытер пот со лба и, почувствовав злость, решил третий раз всадить, как говорится, наверняка. Он совсем не думал, что перед ним человек. Он видел врага и хотел хоть одной отнятой жизнью приблизить победу.

Третья очередь, как и две предыдущие, прошла мимо. Гриша высунулся, поднялся над окопом и заметил, что из первых траншей наши солдаты уже не стреляют по нему а, смеясь, что-то кричат — советуют.

— Задницу отцепи, — кричали справа.

— Шинелку, шинелку смотри! Всю разодрал! Сымай ее — и тикай отсель! — кричал солдат слева.

Но немец, как завороженный, пытался вырваться из этой стальной паутины. Он как-то странно дергался-рвался и, увидев все это, Гриша почувствовал злость.

— Какого хрена ты вообще сюда прешь! — прорычал он и решил поставить точку, а заодно открыть собственный счет чужой смерти. Но в этот момент комбат что-то крикнул. Григорий обернулся и увидел, как Киселев с трубкой в руке стоит в проходе и корректирует огонь. Увидев, что все со связью в порядке Гриша вернулся к своему немцу. Тот продолжал дергаться, раздражая молодого бойца. Отдышавшись и спокойно прицелившись, Гриша решил, что этого первого он запомнит, но только он нажал на курок и выпустил точную очередь в цель, как в это же самое время прилетел снаряд и угодил точно в запутавшегося немца. Пыль от взрыва осела в воронку Гриша тяжело вздохнул. Он так и не понял, кто вперед убил фрица: он — своей точной очередью — или тот снаряд, что разнес фашиста в пыль. Но долго думать ему не дали: началась новая атака и Григорий уже без дрожи и волнения клал одного за другим. Он видел, как умирают эти люди и не жалел их. Вспоминая деда-связиста, Гриша не мог перебороть родившийся внутри него гнев. Он не тратил патроны зря и не спешил с выстрелами — бил четко и наверняка. И с каждым новым убитым немцем в нем что-то набиралось: словно в песочных часах — невидимая сила, заставляющая драться и не думать о человеческой жалости.

Когда-то в Ташкентской школе он много думал о том, сможет ли убить человека. Даже если это немец, у него тоже есть мать, отец, дети. Они ждут его, любят, и Гриша не мог понять, как он будет справляться с этими мучавшими его чувствами на поле боя. Но пришло время стрелять — и все эти чувства, как зайцы, убежали в глубины души и спрятались. Он видел тех, кто только что смеялся, а теперь они лежали рядом и открытыми ненавидящими глазами смотрели в синее небо. Почему, за что эти люди вот так погибли. «Немцы, которых я жалею, пришли сюда и захотели нас убить. Так почему же я должен испытывать к ним чувство жалости, стрелять мимо из-за того, что они то же люди?! Нет. Ни одного патрона зря не истрачу!», — со злостью решил Григорий и продолжал, слившись в одно целое с автоматом, косить прущее на него скопище врагов.

Немцы вновь залегли. Григорий вытер пот и посмотрел на ДЗОТ. Он на мгновение забыл о связи и сладостно увлекся местью. Возле входа стоял комбат и внимательно смотрел на Гришу. В его глазах больше не было смеха и сарказма. Его покрасневший взгляд впился в пацана и изучал его, как нечто диковинное.

— Да, ты молодец, — негромко произнес он. — умеешь «давить». Я не стал тебя отрывать от такого удовольствия, но сейчас небольшой перекурчик приключился — проверь, по-моему, связь перебили.

Гриша закинул автомат за спину, протиснулся в ДЗОТ, немного оттолкнув комбата. В нем еще бушевала сила русская — проснувшаяся в его душе.

— Извините, товарищ капитан, — сухо произнес солдат.

И комбат, попятившись от такого напора, нерешительно ответил:

— Да нет, ничего.

— Да, связи нет. Я пошел, — ответил ему Григорий и, выпрыгнув из окопа вместе с катушкой, побежал перебежками, проверять линию.

В этом затишье между атаками и обстрелами делать это было несложно. Гриша взял в руку провод и, выдергивая его из присыпанной земли, шел по нему, пытаясь найти разрыв. Когда дернул в очередной раз, в его руке, оказался перебитый конец, продолжения у которого не было. Гриша пробежал еще несколько метров, но провода не нашел. Тут он вспомнил о своем наставнике деде. Линия как раз проходила рядом с его убитым телом. Гриша сразу вернулся вниз к началу холма и, остановившись у трупа старика, увидел конец провода. Проверил, и убедился, что и в этот раз на этом конце линия работала. Гриша соединил провод с катушкой и уже хотел уйти, но остановился и, посмотрев на деда, оттащил труп в разбитый окоп — убрав от случайных снарядов, что могли долететь сюда.

— Да, дед оставался до конца верным войне, — подумал он. — Он с ней разговаривал, был почти свой, а теперь он продолжает воевать, охраняя и указывая мне на чудом уцелевшую линию.

Конечно, в этом затишье Гриша мог добежать и до штаба, но то, что рядом с его наставником была рабочая линия, говорило о том, что этот человек, даже погибнув, продолжал воевать.

— А душа старика, наверное, уже в отдельном Небесном батальоне. Дед заслужил это, и пусть у него не было медалей, но он честно воевал: спорил, ругался и всегда прислушивался. Те, несколько слов, что он успел сказать мне, подтвердили, что не только я один вижу в ней, Войне, что-то живое, даже разговариваю… Он был достойным и честным до конца, но видимо, его час пробил. Это предупреждение мне — теперь я первый, и от меня зависит связь, а от нее — жизни людей, — подумал Григорий.

Там за высотой вновь затрещал пулемет. Гриша, взяв катушку, еще раз посмотрел на бугорок, под которым упокоился дед, и вернулся к ДЗОТу. Восстановив связь, комбат доложил о потерях и, повесив трубку, произнес:

— Возможно, ночь будет спокойной, но расслабляться нельзя. Немцы могут вылазку сделать, чтобы сбить наступление.

А где-то там в нескольких километрах вправо огромная армия СССР готовилась к наступлению. Здесь, на высоте, один батальон сдерживал атаки, артобстрелы, но все понимали, что основной удар будет в другом месте, чуть правее. Фашисты тоже об этом знали. Их попытки что-то отвоевать были непонятны всем. Вся нацистская армада как снежный ком катилась с горы вниз. И где-то там под такой же невидимой сопкой этот ком разобьется вдребезги и растает. Немцы это понимали, но сдаваться не хотели. В них проснулось что-то иное: не фанатизм, а скорее отчаянный страх перед неодолимой силой справедливости.

Постепенно на высоту стала опускаться ночь. Изредка с дребезжащим визгом плевался миномет, но на него мало кто обращал внимание. Мины улетали куда-то далеко и разрывались там — впереди, где наших позиций не было. А ночь обволакивала высоту тьмой. На небе появились звезды. Их изредка подсвечивали одинокие вспышки ракет. Месяц, качаясь, болтался на «честном слове» — ждал, когда же очередной осколок собьет его окончательно. Оставшиеся в живых, наслаждались тишиной. Молча ели тушенку, пили спирт и курили самокрутки, вспоминая ужасы прошедшего дня.

Григорий устроился в штабе на ящиках. Поел, выпил положенные «боевые сто грамм» и, расслабившись, стал вспоминать дом и учебу. Прошедший день еще не отложился в его сознании так, чтобы о нем помнить с болью и горечью — все это придет потом, а теперь он сполна наслаждался подаренным войной удовольствием — остаться в живых.

3. Ночь

На высоту опустилась ночь. Это была вторая ночь на фронте — первую он и не заметил: будто провалился в черноту с одной мыслью — сменить деда-наставника. Теперь Петровича не было — он погиб, и Гриша, вспомнив старика, с жалостью вздохнул. Он перебирал в памяти все, чему тот его учил, стараясь хорошенько запомнить наставления.