Свидетель с заставы № 3

В отдалении прогудел паровоз.

— Слышишь? Опоздаю.

Незнакомец собрался было вытащить руку, но Серов переменил решение:

— Не вынимай руку!

Ему показалось, что карман у железнодорожника как-то странно оттопырился — возможно там пистолет.

Вторично, уже совсем близко за сопкой, раздался гудок паровоза.

— Я опоздал. Вы будете отвечать, — вновь переходя на «вы» сказал железнодорожник. — Я обходчик пути, меня ждут на сто пятой дистанции.

Он назвал посёлок, из которого шёл, фамилию председателя поселкового совета. Если ефрейтор бывал в посёлке, то должен знать и его тестя Филиппа Сорокина — дом его еще под зелёной крышей.

Ермолай молча слушал и соображал, что ему делать. Не проверив документы, вести железнодорожника на заставу? Но какие основания задерживать человека далеко от границы, основываясь на одних предположениях?

— Зачем вы лазали по болоту? — неожиданно спросил Ермолай.

Железнодорожник глянул на свои сапоги и на сапоги Серова.

— Я поливал огород.

— Пойдёмте!

— Никуда я не пойду. Проверьте документы, — намереваясь вынуть из кармана руку, рассерженно проговорил железнодорожник.

— Не вынимайте руки! Пойдёмте!

— Куда же это идти? — глядя на винтовку, спросил обходчик.

— Откуда пришли. Пойдем болотом.

— Я не шёл никаким болотом, — делая несколько шагов, проговорил обходчик.

— Левее, — указал Ермолай движением винтовки в сторону тайги.

— Пойдёмте до разъезда, там вам сразу скажут, кто я такой.

— Левее! — настойчиво повторил Ермолай. Проще всего действительно было дойти до разъезда — всего три километра, но из этих трёх километров треть пути—дощатые мостки в заболоченном кустарнике. Спрыгнул — и каюк! А до посёлка не меньше девяти километров. Лучше идти тайгой прямо на заставу.

Всё чаще попадались кусты таволги и тростеполевицы. Ермолай уже начал жалеть, что пошёл этим путём. Скоро придётся пробираться через заросли тростеполевицы.

— Ваш след, идём по вашим следам, — не утерпел Ермолай, мельком взглянув на отпечатки подков, видневшиеся среди примятых лютиков и пушницы.

— Вам это так не пройдёт! — проворчал обходчик, отстраняя упрямую ветку. Согнутая ветка с силой выпрямилась, ударив по лицу идущего сзади Серова. Ермолай невольно зажмурился. Только на один миг кустарник скрыл от него высокую фигуру задержанного. Серов стремительно присел, и тотчас в ствол ели, чуть повыше его головы, впилась пуля.

Ермолай один за другим разрядил два патрона и, резко оттолкнувшись, прыгнул в сторону.

«Ошибку дал: надо было довести до посёлка, там обезоружить», — злясь на свою оплошность, подумал Серов.

Но размышлять было поздно. Шум кустарника указывал направление, по которому бежал «обходчик».

«Шпион»! — Ермолай послал ему вдогонку ещё две пули и укрылся за стволом берёзы.

Три пули ударились в дерево с противоположной стороны, одна из них прошла почти насквозь, отщепив кусочек древесины.

— Дальше болота не уйдёшь! — прошептал Ермолай, поняв, что обходчик взял круто влево...

Всё остальное, по рассказу Серова, было совсем обычно. В болоте он ранил нарушителя в ногу, и тот едва не захлебнулся, будучи не в силах выбраться из воды. Серов связал раненого по рукам и ногам верёвкой, которую всегда носил при себе, и вытащил на сухое место. На пути не было никаких селений и оставалось одно: взвалить нарушителя себе на спину и тащить. Отдыхая каждые пять минут, Серов прошёл последние восемь километров за восемь часов. Из своих рук поил врага и два раза делал ему перевязку.

— Но почему вы решили, что именно он шёл на подковах? — спросил комендант.

— От болота я вернулся на опушку — подковы лежали там в кустах.

— А как же вы их разыскали?

— Он сам показал, понял: я помер бы вместе с ним в болоте, а без подков на заставу не пошёл.

— Выходит, вы тащили его обратно?

— Тащил.

— Выходит, выходит... вы тащили его... восемь плюс два и ещё два, всего плюс четыре... вы тащили его двенадцать километров?

— Так те же не в счёт, товарищ капитан, — они обратные, — искренне изумился Ермолай.

...Ночью Серова разбудил радостный Ивлев:

— Собирайся! В Москву поедешь: тебя орденом наградили...

СВИДЕТЕЛЬ С ЗАСТАВЫ № 3

1

Совсем неожиданно для Фёдора его направили на учёбу в школу служебного собаководства. Однако, когда он приехал туда, все овчарки были уже закреплены за курсантами. Пожалуй, это и к лучшему. Откомандируют обратно в отряд и назначат в учебный кавэскадрон.

— Вы где работали до призыва в армию, товарищ Стойбеда? — спросил начальник школы, разглядывая веснущатого, голубоглазого паренька.

— На Горьковском автозаводе бетонщиком.

— Стахановец... — перелистывая личное дело Фёдора, удовлетворённо сказал начальник. — Это очень хорошо, нам нужны трудолюбивые люди.

«Не отпустит он меня из школы», — с огорчением подумал Фёдор.

— Хорошая у вас профессия, упорства требует, — похвалил начальник. — А до завода вы работали на конеферме?.. Не боялись лошадей?

— Не боялся, товарищ майор. Я с детства в колхозе при лошадях был.

Фёдор обрадовался: может быть, всё-таки ему удастся перейти в кавэскадрон. Но радость оказалась преждевременной: начальник закрыл личное дело и сказал:

— Я вам дам щенка, но предупреждаю: щенок хилый, надо его выходить...

Значит в школе. Ну что ж, если оставляют,— видно, так и надо.

Щенок Джек выглядел много хуже, чем предполагал Стойбеда. Он неподвижно лежал в будке и при виде Фёдора не залаял, не заворчал, не завилял хвостом. Глаза его слезились и часто мигали.

— Ничего не получится! — посочувствовали курсанты.

Но что же делать? Придётся выхаживать этого заморыша.

Так Джек стал предметом постоянных забот и волнений Стойбеды.

— Ты вроде няньки! — смеялись курсанты, глядя, как Фёдор бережно промывает Джеку глаза, протирает ваткой раковины ушей.

По чести говоря, редкий курсант любит мыть и чистить свою собаку, а Стойбеда с таким рвением расчёсывал роговым гребешком шерсть щенка, так старательно чистил её щёткой, а потом приглаживал суконкой, словно это было самым увлекательным занятием.

Хуже всего было то, что Джек казался совершенно неспособным к выполнению самых простых заданий. Другой на месте Фёдора давно бы вышел из себя, а может, не утерпев, дал бы щенку затрещину, но Фёдор во всём следовал советам и указаниям инструктора и неукоснительно соблюдал правила дрессировки. Ни разу не ударив, не обругав Джека, он мог в продолжение нескольких часов терпеливо проделывать с ним одно и то же наскучившее упражнение.

Наблюдая, как Стойбеда приучает Джека подниматься на лестницу, показывая ему зажатый в руке кусок сахару и повторяя условную команду, начальник школы говорил инструктору:

— Пожалуй, из этого паренька выйдет неплохой проводник служебных собак.

«Ко мне!», «Гуляй!», «Стоять!», «Рядом!», «Ползи!». Наконец и Джек стал исполнять все эти команды не хуже других молодых собак.

Весной Джеку исполнилось одиннадцать месяцев. У него выросли все зубы, и он стал похож на волка. На клинообразной голове тор чали острые длинные уши. Прямой нос, тёмные быстрые глаза придавали морде Джека породистый вид, хотя и было известно, что он — метис. Мускулистая шея переходила в широкую грудь. Крепкие лапы со сжатыми в комок пальцами свидетельствовали о том, что Джек отличный бегун.

В школе было много породистых чистокровных собак, но ни длинношерстные шотландки-колли, ни рыжеватые здоровяки эрдель-террьеры, ни выносливые, неприхотливые лайки, ни большие и свирепые кавказские и среднеазиатские овчарки не прельщали Фёдора. Он выходил и вырастил своего Джека, обучил его всему, что может постичь собака, и полюбил.

После окончания школы Стойбеду назначили на пограничную заставу № 3. Он никогда раньше не видел дуба в два с половиной обхвата, а здесь привелось увидеть. О виноградных лозах он знал лишь понаслышке, а тут длинные виноградные плети обвивались вокруг стволов клёнов и лип.