Поздняя повесть о ранней юности

За нашей беседой издалека наблюдал начальник лаборатории, бывший эсэсовский офицер. Слышать разговора он не мог, но радостное лицо бывшего солдата он видел. И, как рассказали коллеги-немцы, попросил прислать к ним другого сварщика.

Еще одна встреча состоялась в Ганновере на Международной ярмарке у большого стенда с канцелярскими товарами. Стоявший там представитель фирмы вдруг услыхал русскую речь и с радостью бросился к нам. Это был бывший гауптман, командир роты, работавший в плену на Горьковском автозаводе бригадиром слесарей. Он с гордостью сообщил о том, что был стахановцем, и поведал такую же трогательную историю своей дружбы с нашими рабочими. Когда мы с коллегой стали уходить, он принялся одаривать нас сувенирами и передавать приветы всему Горьковскому автозаводу.

Однажды коллеги-немцы пригласили съездить в Трир, на родину Карла Маркса, а, возвращаясь, мы остановились ужинать в небольшом уютном придорожном ресторанчике. Нас было шесть человек, мы сдвинули два столика и кушали, негромко беседуя. Неожиданно один из двух пожилых немцев, сидящих за моей спиной, обратился ко мне и попросил разрешения поговорить. Я пересел к нему, его знакомый ушел, и мы начали неторопливый разговор. Мой собеседник — большой седой красивый старик, представился как бывший полковник вермахта, начальник госпиталя, военный врач во многих поколениях, угодивший в наш плен зимой 1944-го под Корсунь-Шевченковским. Вместе с ним в плен попала и его жена, работавшая в госпитале переводчицей, владевшая шестью европейскими языками, в том числе русским. В настоящее время она известная в ФРГ писательница.

В госпитале было много раненых, и его немедленно перевезли в Новошахтинск. Кто-то распустил слух, что здесь раненых будут уничтожать руками своих же врачей и немецкие врачи сразу же попрятались в среде военнопленных, чтобы не участвовать в убийствах. Лечить раненых стали советские врачи во главе с женщиной-майором. Он назвал ее еврейскую фамилию, имя и отчество, а я подумал, каково же ей было это делать, если она, наверное, имела расстрелянных гитлеровцами родственников.

Когда администрация лагеря выявила немцев-врачей, наша женщина-майор привезла в госпиталь машину медикаментов и, оставив, сказала:

— Лечите сами, а нам надо дальше, на запад.

В 46-м в Новошахтинске у него родился сын, который в настоящее время уже окончил медицинский факультет и очень просит его организовать поездку на родину.

— Я и сам хотел бы с ним поехать, — медленно, но правильно выговаривая русские слова, продолжал мой собеседник. В вашей стране я провел шесть не самых плохих лет своей жизни. Многое узнал, многое понял, очень много передумал. Если бы было можно оттуда, из Новошахтинска, сказать всему вашему народу: простите, спасибо, будьте счастливы.

Он протянул мне визитную карточку, попросил узнать о возможности поездке в Союз и позвонить. Визитку при первой же своей поездке в посольство я передал лично консулу Андрею Николаевичу Козлову, сопроводив подробным пересказом услышанного от полковника. Как мне казалось, он проникся пониманием и обещал все устроить.

В Аахенской Высшей технической школе я был в Институте электрометаллургии, которым руководил профессор Гельмут Винтергагер. Небольшой коллектив преподавателей и научных работников стал местом моего почти годичного пребывания.

Тема моей научной работы и все с ней связанное может быть когда-нибудь станет предметом отдельного, весьма интересного повествования. А сейчас мне хотелось бы рассказать об отношениях с немецкими коллегами, о своих впечатлениях от контактов с ними на уровне обычного человеческого общения.

Ехать в длительную командировку мне не хотелось: жена была в интересном положении, были проблемы с ее здоровьем, оставлять ее в таком состоянии было очень трудно. Но товарищ из вышестоящих инстанций, беседовавший со мною в нашем Министерстве, сказал, что отказываться нельзя, принимающая сторона выбрала меня и, отказываясь, я подвожу страну.

Потом он рассказал о разгуле реваншистов в ФРГ, все выше поднимающих голову неонацистах, стремящихся к пересмотру итогов Второй мировой войны, о воинственных антисоветских кампаниях и в конце концов убедил меня, что ехать надо.

Немецкие коллеги встретили сдержанно, но дружественно. Братания не было, но я постоянно чувствовал их желание помочь осмотреться, разобраться и понять. Мой куратор, в тот период первый доцент Иоахим Крюгер, делал все возможное, чтобы я чувствовал себя равным среди них и с пользой провел научную работу, предусмотренную планом командировки. Он весьма корректно предоставил мне возможность освоить немецкий язык до уровня, позволяющего вести беседы, не прибегая к использованию семафорной азбуки. После этого он разрешил своим коллегам обращаться ко мне с любыми, не касающимися работы вопросами, в период кофе-паузы.

На меня обрушился шквал вопросов: в первую очередь о событиях в Чехословакии; затем о разделении Германии на два государства, об уровне жизни у нас и в ГДР, о системе образования, медицинского обеспечения и много других. Отдельным блоком шли вопросы о войне и поведении нашей армии на территории Германии. Странно, но поведение вермахта на нашей территории их не интересовало.

Мои собеседники были людьми интеллигентными, весьма выдержанными, провокационной прессы не читали и оголтелых «наездов» на меня не совершали. Мы вели беседы, объясняя то или иное друг другу, в чем-то соглашаясь, а в чем-то оставаясь при своем мнении. Пересказать все разговоры невозможно, да и не имеет смысла. Главным же итогом всего там происходящего было то, что я уехал оттуда с твердым убеждением о возможности договориться с немцами по любым вопросам наших просто человеческих и даже межгосударственных отношений. После этого я дважды бывал в Аахене с очень короткими визитами, опять встречался, разговаривал и еще больше утвердился в этом своем мнении.

Там же, в ФРГ, я познакомился с работниками нашего посольства: атташе по науке и технике Владимиром Петровичем Кравченко, курировавшим мою командировку, и советником-посланником Александром Яковлевичем Богомоловым — с очень интересным многогранным человеком, проработавшим в обоих Германских государствах почти всю свою трудовую жизнь. Тогда я еще не знал, что впоследствии меня свяжет с ним более чем тридцатилетняя дружба. Александр воевал от первого до последнего дня войны, хорошо знал Германию и немцев, имел множество знакомых в различных кругах политиков, журналистов, госслужащих и др.

Однажды в один из моих приездов в посольство, в беседе за чашкой кофе, они спросили: хорошо ли я познал немецкий народ, его настроение, желания, намерения. Я ответил, что, по-видимому «да», но только одну категорию населения — интеллигенцию. Тогда они вручили мне приглашение на торжественный прием, организуемый посольством в честь годовщины Октябрьской революции. На этом приеме присутствовала вся политическая элита ФРГ, деловые круги и практически весь журналистский корпус, аккредитованный в стране. Было там очень интересно и главное — вся информация из первых уст. Но это отдельный рассказ. А о второй их рекомендации я расскажу подробней.

Уезжая из посольства, по их совету, в 18.30 я сел во второй вагон электрички, следующей до Кельна от станции Роландсек (Rolandseck), развернул газету «Правда» и стал ждать. Действительно, через несколько минут в купе вошел средних лет мужчина, спросил разрешения и уселся напротив. Потом он, извинившись, спросил, какую газету я читаю. Вторым вопросом был, приезжий ли я из СССР или живу постоянно здесь, в ФРГ. Я ответил, что нахожусь в служебной командировке. Тогда он попросил разрешения побеседовать со мною и, когда я дал согласие, кивнул в коридор, и в купе вошли еще двое примерно такого же возраста. Седоватый, высокий, энергичный, он, очевидно, был инициатором этой беседы, начал сразу же без паузы:

— Мы давно хотели поговорить с русским человеком. Спасибо вам, что вы согласились нас послушать. Но первый вопрос к вам: что нравится и что не нравится вам в Федеративной Республике?