Морские повести

— Делайте, — сказал Бубекин, — капитан-лейтенант приказал не снижать оборотов.

Тоидзе отошел от телефона. Легко сказать — глушить на ходу! Но это значит: нужно обследовать изнутри раскаленную топку, работать в горячем котле. Правда, на других кораблях делали такие вещи, но каждый раз об этом писали в газетах как о подвиге. Этим подвигам удивлялись моряки «Громового». И вот настало время самим сделать это, да еще при качке на свежей волне.

— Ну, мастера котельной, делаем ремонт на ходу? — спросил Тоидзе. — Мичман, вызывай добровольцев.

— Первый доброволец я, — отрывисто сказал мичман. — Такое дело, нужно не промахнуться, сразу заглушить худые трубки. А второго возьмем… Кто у нас здесь позорче?

Он окинул взглядом продолжавших работать кочегаров. Они работали размеренно и спокойно, как рабочие в цехе. Зайцев в ватнике, расстегнутом на груди, блестя карими глазами, подошел ближе всех.

— Меня возьмите, — сказал Никитин, положив руку на рычаг форсунки.

— Или хоть меня, — откликнулся Чириков, как всегда держась за штурвал регулировки питания котлов водой.

— Прошу как чести! — услышал Куликов взволнованный голос Зайцева.

— Говоришь, выдержишь, Зайцев? Там ведь, внутри, жарковато.

— И не такое выдержу, — сказал Зайцев с угрюмым задором.

— Ну, так не теряйте времени, дорогие. — Инженер-капитан-лейтенант направился к шахте. — Я в пост энергетики. Мичман, об исполнении тотчас доложите.

— Есть тотчас доложить об исполнении, — так же просто сказал Куликов.

Кочегары взялись за тяжелые цепи. Пламя в топке погасло. Зайцев мельком глянул в ее медленно темнеющую глубину. Оттуда несло нестерпимым жаром, на кирпичной кладке желтыми язычками все еще вспыхивала нефть. Он направил туда свет переносной лампы. Теперь еще яснее было видно, как течет из трубок, размывая топку, вода.

Он чувствовал, как все сильнее бьется сердце, как это биение отдается даже в кончиках пальцев.

— Вату и вазелин! — приказал мичман.

Из угла котельной принесли большую банку вазелина и пакеты с ватой. Зайцев протянул руку.

— Подожди, раньше батьки в воду не суйся, — резко сказал мичман.

— Так я же вызвался! — сказал Зайцев.

— Ты вызвался и жди, — пробормотал мичман. — Шланг сюда.

Зайцев подтащил шланг.

— Обливай меня, — скомандовал мичман. — Хорошенько ватник облей.

Пока на его ватник лилась водяная струя, мичман торопливо мазал лицо густым слоем вазелина. Прикрыл лицо слоем ваты, намочил в воде и низко надвинул шапку. Шагнул к топке. Из открытого лаза несло нестерпимым жаром.

— Подождать бы, товарищ мичман, — сказал один из кочегаров. — Еще задохнешься. Пусть остынет чуток.

— Чтобы кладку вконец размыло? — пробормотал мичман.

Он приблизил к отверстию прикрытое ватой лицо. И вдруг, как будто нырнул, весь сжавшись, исчез в отверстии топки.

Глубь топки он осветил фонариком. Все молчали, не сводя глаз с отверстия, где качался неяркий свет.

— Сварится еще, — невольно сказал Зайцев.

Но так же ловко и неожиданно, как исчез, мичман выскочил наружу. Он задыхался, по его лицу тек смешанный с вазелином пот. Казалось, он не мог надышаться воздухом котельной. Потом снял с лица пожелтевшую вату.

— Похоже, лопнули точно три трубки… Ну, а ты чего ждешь? Готовься пока.

У него снова перехватило дыхание.

— Теперь твоя очередь. Я наверху в котел полезу, буду сомнительные трубки водой заполнять, а ты докладывай: потекли или нет. Вот и все твое дело.

Вместе с котельными машинистами он взобрался по стремянкам на верхнюю площадку. Работали ключом и кувалдой, отвинчивали гайки коллектора. Отвинтили их, отскочили в сторону; облако пара вырвалось из-под отлетевшей крышки.

— Ну, а теперь к главному подошли! — крикнул Куликов.

— Не зевать, ребята!

Корабль снова сильно тряхнуло. Мичману подали шланг. Внизу ждал Зайцев, дрожа в мокром ватнике, прикрыв ватой густо намазанное вазелином лицо.

— Начали! — крикнул Куликов и исчез в котле. И тотчас внизу полез в топку Зайцев.

Его охватило нестерпимым жаром, будто нырнул в кипяток. Густой пар поднимался от мокрого ватника. Сильно защипало веки, задернуло жаркой пленкой глаза. Зайцев хотел смахнуть пот, но рука в толстой асбестовой рукавице коснулась ватного слоя. Его стало тошнить, здесь сильнее чувствовалась качка, пахло горелой резиной, сквозь подошвы жег раскаленный под топки.

Он переставил ноги, стиснул зубы, сморгнул пот. Хотелось хоть на мгновение выскочить наружу. «Нет, выдержу, все выдержу. Моряки-коммунисты и не такое выдерживали».

Он всматривался в шеренгу водогрейных трубок, частым строем занявших всю заднюю стенку топки. Вот сейчас мичман наверху, в котле, заполняет подозрительные трубки водой из шланга, а он должен засечь, через какую трубку сочится вода… Усилием воли прояснил сознание, смотрел внимательно, направив на стенку свет фонарика. Вот она — пятнадцатая трубка. Сквозь чуть видную трещинку струится вода.

— Течет пятнадцатая, — крикнул он наружу, и, сдавленный безвоздушным жаром топки, странно глухо прозвучал голос.

— Течет пятнадцатая, — услышал он голос Никитина снаружи.

Вода показалась в соседней трубке, тотчас превращаясь в пар.

— Течет шестнадцатая!

Он задыхался, у него кружилась голова. Сильно тошнило от резких взлетов корабля. Выскочил наружу, полным ртом набирал воздух.

— Может, сменю? — заглянул ему в лицо Никитин.

— Сам кончу! — пробормотал Зайцев. — Ты из шланга меня поливай.

Он снова протиснулся внутрь.

— Восемнадцатая течет!

— Восемнадцатая течет! — отдалось, как эхо, снаружи.

— Как девятнадцатая? — крикнул в топку Никитин.

«Больше не выдержу ни секунды, — думал Зайцев. — Вот уже пекусь живьем. Больше не выдержу…» Но еще раз пересилил себя, нашел девятнадцатую по счету трубку, смотрел лопающимися, казалось, от боли глазами. Нет, тут нет трещины, тут не течет вода.

— Девятнадцатая порядок!

И пауза. Бесконечное молчание. И, наконец, как лучшая музыка, приказ:

— Вылезай!

Он выскочил наружу. Скинул высохший, скорежившийся ватник. Еще стирая с лица вазелин, смешанный с потом, взбежал наверх, заглянул в дышащую влагой горловину коллектора.

Там дрожало пламя переносной лампочки. Туда подавали стальные, обмазанные суриком заглушки: забивать прохудившиеся трубки. Последним взмахом Куликов вогнал в трубку заглушку.

И вот высунулось наружу его темное, залитое потом лицо. Он вылез из котла, пошатнулся, передал кому-то лампочку и шланг.

— Задраивайте, матросы, горловину, — коротко сказал Куликов. — Включайте котел.

Он спустился к щиту контрольных приборов, снял телефонную трубку.

— Пост энергетики? Докладывает мичман Куликов. Трубки заглушены, снова вводим котел в действие… Есть объявить благодарность всем участникам, товарищ инженер-капитан-лейтенант!

С ним рядом стоял Зайцев.

Во всем теле Зайцев чувствовал непрерывную дрожь, а губы онемели, казались чужими, гладкими, будто выточенными из стекла. Но такая большая, светлая радость в сердце!

— Губы распустил в топке, вот тебе их и обожгло маленько, — сказал ласково мичман. — Ладно, зайдешь к доктору, он тебе что-нибудь наколдует. Пока иди в кубрик, отдохни. Я тебе сменщика вызвал.

Сменщик уже наклонился к насосам.

Зайцев поднялся по отвесной стремянке в темной шахте, откинул наружную крышку. Свистел ветер, шумела вода. Стоя на боевых постах, краснофлотцы вглядывались в косо летящий снег. Зенитчик Стефанов с любопытством глянул на него.

— Что у вас там? Трубки глушили на ходу?

— Глушили, — сказал небрежно Зайцев, плотно прикрывая крышку.

— Говорят, один геройский парнишка в раскаленную топку залез?

— Есть такой геройский парнишка, — веско сказал Зайцев. Его губы начали сильно болеть. Кожа натягивалась, распухала. Губы все еще казались стеклянными, но теперь их разрывала острая боль.

У торпедного аппарата стоял Филиппов. Он глубоко ушел головой в воротник, его плечи были занесены снегом.