Живые и мертвые

, а ныне батальонный комиссар Шмаков терпеть не мог объясняться, когда его к этому вынуждали. Поэтому, не ответив ничего из того, что он мог бы ответить Серпилину, Шмаков помолчал, посмотрел на него через свои толстые очки и сказал всего одну фразу:

- Товарищ Серпилин, я не умею быстро переходить на "ты". Прошу вас не придавать этому ровно никакого значения.

И, только чуть-чуть подчеркнув слова "ровно никакого", дал почувствовать Серпилину, что понял и отвергает его упрек.

- Если я вас верно понял, вам нет дела до моего прошлого, - сказал любивший идти напрямую Серпилин.

- Вы верно меня поняли.

- Но я-то его пока еще не забыл, нет-нет и вспомню. Это вы понимаете?

- Понимаю.

- Как вас зовут?

- Сергей Николаевич.

- Меня - Федор Федорович.

- Ну вот и окончательно познакомились! - рассмеялся Шмаков, радуясь концу напряженного разговора. - А то вдруг кому-нибудь из нас помирать, и вышло бы даже неудобно: не знали бы, какие инициалы в похоронной писать.

- Эх, Сергей Николаевич, брат мой во Христе и в полковой упряжке! покачал головою Серпилин. - Уметь помирать - это еще не все военное дело, а самое большее - полдела. Чтоб немцы помирали, вот что от нас требуется. - Он встал и, потянувшись всем своим длинным телом, сказал, что пора идти докладывать комдиву.

- А может, его не трогать, ему ведь плохо, - возразил Шмаков.

- Доложим - станет лучше. Рана у него слишком тяжелая, чтобы просто так лежать и смерти ждать. Пока будет приказывать - будет жить!

- Едва ли врачи согласятся с вашей точкой зрения, - тоже встал Шмаков.

- А я их согласия не спрашиваю, я сам фельдшер.

Шмаков невольно улыбнулся. Серпилин тоже улыбнулся собственной шутке, но вдруг снова стал серьезен.

- Вот вы тут о смерти заговорили, и я вам тоже скажу, чтоб не возвращаться, чтоб вы меня до самых потрохов поняли. Помереть на глазах у всех я не боюсь. Я без вести пропасть не имею права! Поняли?

Следующий день, снова с утра до вечера, весь прошел в бою. Постепенно большая часть полевых и противотанковых орудий была выведена из строя, и немецкие танки, то и дело прорываясь в глубину позиций, подолгу ползали между окопами, разворачивали гусеницами землянки, били из пушек, зайдя сбоку, во всю длину поливали из пулеметов окопы и ходы сообщения. Иногда могло показаться, что позиции полка уже захвачены, но немецкой пехоте весь день никак не удавалось прорваться вслед за танками, а без нее танки ничего не могли доделать до конца: одни, израсходовав боезапас, выходили из боя, другие загорались в глубине позиций, забросанные связками гранат и бутылками с бензином.

Из-за недостатка артиллерии и снарядов танков сожгли меньше, чем в прошлые дни, но все-таки девять штук их сгорело в разных местах. Один даже взгромоздился на блиндаж Серпилина, где теперь лежал Зайчиков; там, на блиндаже, его и сожгли, и он стоял над ним, как памятник, завалившись задом в окоп и задрав к небу орудие.

Всего за день отбили восемь сменявших друг друга