Избранное в двух томах. Том II

Неужели началось?

Побежал быстрее. Бойко и тревожно зашелестела росистая трава, охлестывая сапоги. В боевой обстановке мне положено быть на командном пункте, при начальнике штаба. Берестов, наверное, уже там. Надо спешить!

Перепрыгнул через ход сообщения, пересекающий поле. Спрыгнуть в ход? Бежать по нему легче, ноги не будут путаться в траве. Но нет — ход извилист. Полем, напрямик — скорее.

К далекому гулу канонады примешался другой грозный звук — низкий, басовый. Он нарастал, близился — давящий, тяжелый, им наполнилась вышина. Я глянул вверх и увидел на сером фоне предрассветного неба немецкие бомбардировщики. Темные, с черными крестами на широких прямых крыльях, они шли звеньями, строем клина, на небольшой высоте, неторопливо шли над нашей землей… Отбомбились или заходят на бомбежку?

Враг над головой!

В блокадном Ленинграде, дежуря ночами на крыше своего дома, я, случалось, слышал такой же зловещий гул. Тогда я был бессилен перед врагом, ну а сейчас… Что могу сейчас? Но нельзя же только глядеть на врага над собой! Надо делать что-то! Что?

Неподалеку послышались негромкие, но взволнованные голоса. Увидел окоп, в нем — несколько совсем молоденьких солдат в аккуратно застегнутых шинелях и туго натянутых пилотках. Вжав головы в плечи, они глядели вверх, на немецкие бомбовозы, возбужденно переговаривались. Они были растеряны, как, впрочем, и я. Будь я в эту минуту один, может быть, и не нашелся бы, что предпринять. Но я — как-никак — офицер. Старше этих необстрелянных мальчиков — не только званием, но и возрастом. Мальчишки. Еще недавно такие были моими учениками, сидели на моих уроках за партами, верили мне во всем…

Я спрыгнул в окоп, прокричал:

— Что же вы? Огонь по самолетам! Из личного оружия!

Кое у кого из солдат были карабины, у других — автоматы. Прислоненные к стенке окопа, стояли два ручных пулемета с дисками. Я схватил один из них. Как бы его приспособить для стрельбы вверх? Колышек какой-нибудь… Но где тут его найдешь?

Откинул сошки пулемета, крикнул ближнему солдату.

— Держи! На плече!

Обеими руками ухватив сошки, солдат прижал их к своему погону. Теперь ствол пулемета из-за его плеча глядел туда, где над нами проплывали, полня воздух тяжелым зловещим гулом, серые крылатые туши юнкерсов. Прицелясь в брюхо одного из них, я прикинул: «Упреждение надо брать…» — так нас учили вести огонь по самолетам из стрелкового оружия. «Пора!..» — нажал на спуск. Прогрохотавшая очередь показалась мне оглушительной. Солдат, державший пулемет, дернулся, пригнул голову. Я испугался: «Оглушу парня…» Бомбардировщик уже прошел над нами. Я дал очередь вдогонку. Патроны в диске кончились неожиданно быстро. Я скинул пулемет с плеча солдата, крикнул:

— Диск давай!

Солдат суетливо сунулся к дну окопа, ища сумку с дисками. Другие солдаты стреляли вверх — кто из автомата, кто из карабина, а двое — из ручного пулемета: один держал его на плече, подобно моему напарнику, другой бил длинными очередями. Стреляли и где-то поблизости — в тяжелый гул бомбардировщиков врезывались строчки очередей, хлопки отдельных выстрелов.

— Держите! — солдат, наконец, протянул мне новый диск. Но бомбардировщики уже пролетели над нами, их тяжелый гул затихал. Стрельба по самолетам прекратилась. Солдаты оживленно переговаривались:

— Все уже или другие прилетят?

— Интересно, попал в них кто?

— Я целый диск прямо в брюхо ему высадил!

— Ты высадил, а он и не заметил…

— А что, если б на нас бомбы свалили?

Беря диск у солдата, я спросил его:

— Не оглушило тебя?

— Не!-улыбнулся солдат, и его мальчишеское лицо расплылось в улыбке. — А в ухо сильно отдавало! — и вдруг признался: — А все же боязно было…

«Первый раз на фронте?» — хотел я спросить его, но в этот миг кто-то из солдат закричал:

— Смотрите, смотрите! Горит!.. Горит и падает!

Всего каких-нибудь метрах в пятистах от нас, над полем, низко припадая к земле, несся немецкий бомбардировщик, за ним тянулась густая, с каждой секундой ширившаяся полоса черного дыма. Бомбардировщик летел по кривой: сначала он удалялся, потом стал приближаться. Было видно, как из окопов выскакивают солдаты, бегут вслед за самолетом, очевидно, надеясь добежать до места в момент его падения.

Заволновались и солдаты, сидевшие со мной в окопе:

— На летчиков посмотреть бы!

— Побежали, ребята!

Один уже выбирался на бруствер. Но я крикнул:

— Куда? Нельзя покидать позицию!

В этот момент я видел, как от «юнкерса», кругами ходящего над степью, отделилось четыре или пять устремившихся к земле черных точек.

— Бомбы! — крикнул кто-то из солдат.

— Не бомбы… Парашюты!

Действительно, это были парашюты. Подбитого бомбардировщика уже не было видно — наверное, он пролетел куда-то далеко и упал. Но парашюты — вот они, четыре зонтика, покачивающихся под серым небом.

«Сейчас опустятся! — заволновался я. — В расположении нашего полка! Летчиков возьмут в плен! Такая удача — в первый же день! Я смогу допросить пленных немцев! Позавидует мне Рыкун!» — ликовал я.

Словно вихрем вынесенный из окопа, я бежал по травянистому полю туда, куда опускаются парашюты. К ним бегут наши. Вот, кажется, уже совсем опустились… Издалека кажутся крошечными, мельтешат на том месте фигуры выбежавших из окопов моих однополчан. Счастливые! Они уже видят плененных фашистов…

Я бежал из последних сил: поскорее допросить пленных!

Меня окликнули:

— Ты куда?

Я остановился. Таран! Кажется, где-то здесь позиция его взвода.

— Парашютистов посмотреть? — спросил Таран.

— Допросить! — важно поправил я.

— Я едва добежать успел, их уже на КП полка повели. Туда давай!

Я побежал, уже представляя, как передо мной стоит пленный пилот, а Ефремов, Берестов, Сохин и все, кто есть на КП, смотрят и слушают, как я допрашиваю. Вот только сумею ли допросить как следует? Одно дело — читать немецкие тексты и переводить со словарем, но совсем другое — разговаривать. Это мой первый практический экзамен в качестве переводчика. Экзамен в день моего боевого крещения, в первый же день боев!

Меня распирала тревога — тревога и гордость: может быть, этот летчик, которого я сейчас буду допрашивать, вообще самый первый пленный в завязавшихся с рассветом по всему фронту боях? И я первый сообщу командованию сведения, полученные от него!

Увы, меня ожидало горькое разочарование. Когда я, запыхавшийся, прибежал, наконец, на командный пункт полка, где все расположились уже по-боевому, в окопе с примыкавшими к нему двумя блиндажами, то, к великому огорчению своему, узнал, что двух пленных летчиков, доставленных сюда, только что увез в штаб дивизии непостижимо быстро примчавшийся оттуда на машине капитан Миллер. В порядке утешения кто-то из находившихся на КП передал мне маленькую голубую книжечку в твердой обложке, взятую у одного из пленных:

— Что это за документ?

«Как это Миллер не забрал?» — удивился я, беря книжечку трепетными руками. Увы, документ оказался совсем малозначительным и вовсе неинтересным: формуляр парашюта с указанием его номера, дат изготовления и проверки. Тем не менее я спрятал формуляр в полевую сумку. Будет, при случае, что показать Рыкуну, если не добуду чего-нибудь более интересного из трофейных бумаг.

На КП полка было людно: приходили и уходили связные и офицеры из подразделений, у телефонных аппаратов, не отрывая трубок от уха, сидели телефонисты, держа непрерывную связь с батальонами и штабом дивизии. Хотя непосредственно перед нами не было противника — нас от него отделяло пространство километров в десять-пятнадцать, занятое нашими частями первой и второй линий обороны, однако на КП у нас уже не было так спокойно, как раньше, когда объявлялась тревога и мы знали, что она учебная. Сейчас была уже не учеба: и временами доносившийся голос артиллерии, и только что пролетевшие над нами вражеские бомбардировщики, и суета с парашютистами — все это говорило о том, что многодневное затишье кончилось и началось то, чего мы ждали и к чему готовились так долго.