Руины стреляют в упор

Проглотив несколько ложек баланды, заторопился:

— Ну, я пошел!

— Куда?

— Скоро приду.

Но вернулся только в десять часов вечера. Весь день пробыл у Аллы Сидорович.

А в шесть часов утра под окном загудела машина и остановилась. Потом скрипнула калитка и послышался сильный стук в дверь. Не успела Мария Федоровна одеться, как сорванная с петель дверь уже лежала на полу и в квартиру ворвалась банда гестаповцев. Один из них — в маске.

— Где ваш квартирант? — спросил он у хозяйки.

Побледневшая Мария Федоровна пробормотала что-то неопределенное. Провокатор в маске, не дожидаясь ее дальнейших объяснений, бросился в комнату, где спал сын Марии Федоровны, и осветил фонарем его лицо.

— Нет, это не тот, — сказал нарочито измененным голосом провокатор, чтобы его не узнала Мария Федоровна.

Оттуда побежал в комнату Ивана. Козлов успел уже одеться. Он стоял около постели, застегивая пуговицы.

— Этот, — показал на него человек в маске.

Самый дюжий гестаповец приблизился к Ивану и изо всей силы ударил его кулаком в висок. Иван пошатнулся и опустился на пол. Тогда гестаповцы стали топтать его ногами, стараясь ударить каблуком по лицу. Били долго, с наслаждением, озверело.

Выслушав рассказ сестры, Виктория сказала:

— Я тоже фактически арестованная. Вчера пришел Толик Большой и сказал, что из Москвы прибыла десантная группа. Говорит, собираются наградить товарищей, которые остались еще на свободе. Я не хотела идти на встречу с этими десантниками — чуяло мое сердце недоброе. Но Толик заставил идти, даже угрожал мне, если не пойду. Очутившись в незнакомой квартире на Комаровке, я увидела троих, якобы русских. Только было у них что-то нерусское, но что — я и сама не могла определить. Аргументация в их разговоре какая-то странная. Предложили создать новый подпольный комитет из числа оставшихся на свободе.

Я сказала, что не знаю, кто остался на свободе. Тогда Толик начал называть клички тех, кто пошел в партизанские отряды и кто арестован. Всех по порядку. Я под столом наступила ему на ногу: мол, что ты делаешь, негодяй! А он так злобно ощерился: «Зачем затираешь людей? Их же наградить нужно!»

Передо мной положили чистый лист бумаги, карандаш и настойчиво предложили: «Пиши всех, кого знаешь!»

«Никого я не знаю, — ответила я. — Осталась одна. Никакой связи ни с кем не имею».

Они и просили, и требовали, и угрожали, но я не написала ни одной буквы.

«Хорошо, иди подумай, а завтра скажешь обязательно», — проговорил один из них, видимо старший.

Когда мы вышли, я и спрашиваю Анатоля: «Разве ты не видишь, что это переодетые гестаповцы?»

А он отвечает: «Зачем так говорить? Я сам проверял их документы. Это московская десантная группа». Тогда я убедилась окончательно, что Филипенок — провокатор. Но было поздно. Они и ко мне гестаповца приставили. Осторожно посмотри направо, в углу сидит носатый тип. Это он...

— Попробуй убежать, — посоветовала Мария Федоровна.

— Ничего не выйдет. Смотри, как глазами стрижет... За каждым движением следит. Теперь ты иди, пока не поздно, пока он один здесь сидит, а то и к тебе прицепится.

Они обнялись на прощанье, наверняка зная, что это их последнее в жизни объятие.

А через два часа в больницу пришла группа гестаповцев. Они забрали Викторию и повели на квартиру. Шли уверенно, хорошо зная, где кто живет и где что лежит.

Обыск начали с комнаты Вити. Старший гестаповец сразу же направился к кровати и отбросил подушку. Под подушкой лежал новенький пистолет «ТТ».

От удивления Витя даже онемела. Она смотрела на пистолет и не верила своим глазам. За все время, пока она жила в этой квартире, пистолета у нее в руках ни разу не было. Это дело Анатоля Филипенка, ведь никто, кроме него и нее, не имел ключа от квартиры.

— Ну, Виктория Рубец, как это называется? — насмешливо спросил гестаповец, показывая на пистолет. — Бандитизм? Партизанщина?

— Нет, мерзкая провокация, — ответила она.

— Может быть, вы скажете, что под подушкой лежала детская игрушка?

— Под подушкой лежал пистолет, — сурово ответила Витя. — Но положил его туда негодяй с провокационными целями. И как вам не стыдно пользоваться услугами таких мерзавцев, как Филипенок?!

— Мы пользуемся услугами всех, кто нам помогает. И это вас не касается. Давайте посмотрим, что еще есть в вашей постели.

Он откинул одеяло — под ним белела кипа листовок.

— Ого, здесь и пропаганда есть!.. — ехидно сказал гестаповец. — Пани имеет много квалификаций...

— Я не удивлюсь, если вы сейчас под матрацем слона найдете. Живого... — в тон ему ответила Витя. — Это зависит от того, что вы приказали своему холую Филипенку подложить сюда.

Гестаповцы ничего больше не нашли и повели Витю в СД.

До 30 октября Жан закончил все свои первоочередные дела: вывел из лагеря группу военнопленных советских офицеров, собрал медикаменты и новые сведения о размещении военных частей и штабов в городе, перепрятал подпольную типографию и только после этого пошел в партизанский отряд «Дяди Коли».

В отряде он пробыл до половины декабря. Связные, по-прежнему регулярно ходившие в город, сообщили, что аресты закончились, гестаповцы ведут следствие.

— Нужно возвращаться в город, — решил Жан и сказал об этом командованию отряда. — Там теперь работы непочатый край.

Горком в Минске перестал существовать. Да и восстанавливать его в городе не было смысла. Дело в том, что фашисты досконально изучили методы работы подпольщиков, подготовили провокаторов и шпионов, усилили террор. Концентрировать в таких условиях все руководство подпольем города в одних руках, да еще оставаться горкому в самом городе было очень рискованно и нецелесообразно.

Это понимали многие подпольщики. Они перестали держать старые связи, отдавая все внимание оказанию помощи партизанским отрядам.

В результате своей предыдущей работы горком партии создал вокруг Минска много партизанских отрядов, которые потом объединялись в бригады. Партизанская армия стала могучей силой. Бригады имели хорошие базы в лесах и населенных пунктах вблизи от города.

Теперь руководство подпольем можно было перенести в партизанские бригады, чтобы каждая из них имела свои явочные квартиры и своих старательно законспирированных людей в городе.

Позже, осенью 1943 года, в лесу, к югу от Минска, был создан Минский горком партии, опиравшийся в своей работе на партизанский отряд С. А. Ваупшасова (Градова). Через связных этой бригады проводили разведку, организовывали диверсии, распространяли листовки и газеты среди городского населения.

Жан был осторожен. Он избегал встреч с Филипенком и Рудзянкой, подозревая их в измене. Теперь он имел дело главным образом с теми, кто раньше помогал подполью, однако не проявлял особой активности, чтобы не привлекать внимания провокаторов.

Жил он преимущественно у Марии Евдокимовой, в Пушкинском поселке, но время от времени ночевал то у Марии Долголантьевой, то у Александры Янулис на Подлесной улице, то приходил на Революционную улицу, где у него еще раньше была квартира.

Встретив на улице, его не узнавали даже хорошие знакомые. В одном районе он появлялся в виде пожилого, немного сгорбленного человека в неизменном черном кожухе и поношенной шапке-ушанке, в другом — интеллигентно одетым, статным, еще молодым человеком в демисезонном пальто, шляпе и темных очках, с золотой коронкой во рту. Самые пронырливые гестаповские шпики не могли напасть на его след, хотя они и чувствовали, что Жан где-то здесь. По-прежнему таинственно исчезали из лагеря военнопленные и на улицах появлялись листовки, напечатанные в лесу.

Некоторое время спустя произошли такие события, которые подняли на ноги все СД и полицию.

Как-то Жан встретился с Толиком Маленьким (Левковым). Нетерпеливый, всегда готовый на любое задание, Толик пообещал Жану достать оружие.