Последний поединок

Не случайно ему иногда казалось, что в этом враждебном городе он прожил не дни, а целые месяцы, полные тревог и опасений. Только в своем особняке он чувствовал себя относительно спокойно.

Как-то непогожим, грозовым вечером, возвратись из полиции, Радомский сказал денщику:

— Я убеждаюсь, Томас, все больше, что меня охраняет Святой Франциск. Это перед его иконой мать ставила всегда большую свечу. Как хорошо, что я не поселился в знаменитом киевском «Континентале»…

Тут же что-то вспомнив, он закричал:

— Томас, ты болван! Бог свидетель, что именно ты советовал мне поселиться в «Континентале» О, я вспомнил: это ты и ордер из комендатуры приволок!

— Но ведь это лучший отель Киева, мой шеф… — робко заметил Томас. — В нем останавливаются генералы!

— Ос-та-нав-ли-ва-лись! — громко по слогам выкрикнул Пауль — А теперь «Континенталя» нет, и тех, кто находился в нем сегодня утром, не существует!

Томас изумленно вытаращил глаза:

— Что же случилось, мой шеф?! Разве сегодня бомбили?

— Томас, ты — лошадь — устало сказал Радомский, безнадежно махнув рукой и опустился в кресло. — Разве красные бомбят Киев? Ты видел когда-нибудь такое? Наоборот, они считают древности Киева святыней. Смешно: оставаясь безбожниками, они умиляются перед какими-то замшелыми церковными камнями. Жаль, мы очень заняты, Томас, делами фронта, но скоро настанет день, когда мы сотрем их древности с лица земли. Не останется даже камня, Томас, который напоминал бы украинцам и русским о былом величии их государства. Это будет земля арийцев, отныне и во веки веков.

Он вздрогнул и приподнялся:

— Так сказал фюрер…

Томас выбросил вперед руку и рявкнул:

— Хайль!

— Что касается этого отеля «Континенталь», — продолжал Пауль с деланным равнодушием, — коммунисты, очевидно, не считали его особенно ценным. Внешне он и действительно был слабеньким подражанием барокко. Но зал ресторана мне понравился. Говорят, там были и неплохие номера…

— О, господи! — возбужденно забормотал Томас. — Я собственными глазами видел, как в подъезд «Континенталя» одновременно входили три генерала… Их было трое! До этого я никогда не наблюдал, чтобы генералы собирались вместе. А тут сразу три!

Пауль горько усмехнулся:

— Ну и болван…

— Мой шеф, это истинная правда! У гостиницы охрана стояла цепью, вокруг — патрули на каждом шагу… Да через такую охрану танку не прорваться, мухе не пролететь!

— А партизан проскользнул и через эту охрану, — глухо произнес Пауль, и кровь отлила от его лица. — Кто мог бы подумать, что там, под номерами, под рестораном, под кухней, запрятан огромный заряд взрывчатки? Наши саперы обыскивали каждый уголок. Обыскивали, но не нашли… Впрочем, я думаю, что эта взрывчатка была заложена уже после того, как саперы произвели осмотр. Взрывчатка, по-видимому, находилась поблизости от гостиницы, и рабочие, которые вели здесь ремонт, постепенно перенесли ее в подвалы. Кто вздумал бы проверять каждую банку олифы или краски, ведра с известью и алебастром. Среди рабочих оказались специалисты минеры. Все было сделано точно. Оставалось лишь включить электрическую батарейку. Партизанам для этого нужен был смертник, человек, знающий, что идет на гибель… У них нашелся такой человек.

— А что же охрана? — изумленно воскликнул Томас. — Она была обязана остановить…

— Видишь ли, — насмешливо сказал Пауль, зябко поеживаясь и хрустя пальцами, — этот неизвестный оказался большим невежей. Он не спросил у охраны разрешения. Он нес чемодан какого-то нашего офицера, и его как носильщика пропустили к самым дверям отеля. А тут он швырнул чемодан на тротуар, сшиб охранника, ворвался в вестибюль и успел включить батарейку…

Томас сложил на груди руки.

— Говорят, раздался такой грохот, что все там вокруг чуть не оглохли, — морщась, сказал Радомский. — Дым, пыль… Я только что был у «Континенталя». Я так гнал машину, что задавил, наверное, пару мальчишек. Пусть это будет другим наукой — не станут вертеться на мостовой… Однако все равно я опоздал. Я прибыл к большой каменной могиле, над которой и сейчас еще клубится пыль… Только подумать! Я имел ордер на номер в «Континентале»!

Томас не спрашивал, куда опоздал его шеф, что смог бы сделать Радомский, окажись он поближе к гостинице. А Пауль увлеченно рассуждал вслух: счастливая ли судьба его бережет, незримая длань Святого Франциска или простая осторожность, которой он никогда не пренебрегал? Скорее конечно, осторожность: еще в Германии кое от кого он слышал, что немецкие штабы, склады вооружения и целые воинские подразделения, размещавшиеся в гостиницах в общественных учреждениях и школах этой страны, уже не раз взлетали на воздух. Поэтому использовать свой ордер он не спешил, а подыскал уютный особняк с мирной вывеской «Детский сад».

— Мне кажется, Томас, — продолжал шеф, — и в этой дикой стране мы устроились не плохо. Кстати, можешь докушать сливки. Не забудь половину оставить Рексу… Как тебе нравится местный климат, город, река?

— Мой бог, здесь почти, как в Гамбурге!

— Дурак, здесь лучше… Ну, а женщины?

— Скажу вам прямо и честно, — бормотал денщик, думая и заботясь лишь об одном, как бы вернее угодить ответом капризному шефу, — да, прямо скажу: есть даже похлеще наших…

— Что значит «похлеще»? Ты окончательно рехнулся, — неожиданно рассвирепел Радомский.

— Я хотел сказать, — оправдывался денщик, все больше робея, — что интересные тоже встречаются…

Меняя тему разговора, Пауль спрашивал:

— Кажется, я приказывал отыскать биллиардный стол? Я не могу без спорта…

— Поверьте, мой шеф, я обыскал весь город…

— Опять «обыскал весь город»! Я поручу это Гедике.

— Нет-нет, я найду! Говорят, в «Континентале» был отличный биллиард…

— Забудь это слово — «Континенталь»! Проклятая гостиница! Сколько она стоила нам жизней. Но, впрочем, с кем же здесь играть? Тебя я разобью в две минуты.

— Так точно, мой шеф…

— Гедике — просто корова, он и кия не умеет держать…

— С вами никто не рискнет помериться!

— А вдруг среди лагерников найдутся биллиардисты? Кто у меня выиграет — могу продлить жизнь, кто проиграет — сам пусть лезет в петлю. Да, знаешь, в Гамбурге был молодчик Вилли Штраус. Ездил на «гастроли». Король! И как я его обставил, как осмеял…

Пауль Радомский считал себя завзятым спортсменом.

В пору молодости он пытался выступать на ринге, но уже в первом матче ему своротили челюсть. Потом он играл в футбол, но за неповоротливость его изгнали с поля. Все же он остался в списках гамбургского футбольного клуба и считал себя большим знатоком этого вида спорта.

Переключившись на биллиард, он достиг значительных успехов, так как ежедневно по три-четыре часа тренировался под наблюдением известного мастера.

Теперь в неслужебные часы, скучая в тихом особняке, Пауль планировал организацию офицерского клуба биллиардистов, который будут посещать, конечно, и генералы и где он сможет блеснуть.

«Блеснуть», «возвыситься», получить еще одну награду, еще более высокий чин — это было его неотступной манией, содержанием и смыслом его жизни. Он не имел оснований жаловаться на свою воинскую карьеру: звание штурмбаннфюрера вызывало у многих его знакомых неприкрытую зависть. Еще бы! Они ведь хорошо знали его, с позволения сказать, «генеалогию». Даже потомственные дворянчики, обнищавшие в индустриальный век, ходили в ефрейторах, а он взошел над ними, как яркая звезда.

Отец Пауля, спекулянт наркотиками и недвижимостью, вовремя сообразил, где приложить свой капиталец. Он купил в Гамбурге небольшую электростанцию, расширил ее, увеличил мощность — и стал богатеть не по дням, а по часам.

Знакомые старшего Радомского хорошо помнили, как, бывало, ночью, где-нибудь на набережной Альстера или на одном из бесчисленных гамбургских мостов, юркий человечек в шляпе-котелке осторожно предлагал прохожим свой запретный товар: кокаин, опиум, гашиш… «Коммерсанта» ловила полиция. Он умел бегать. Еще тогда в одном из дешевых притонов он сошелся с кучкой национал-социалистов, среди которых нашлись активные потребители его «товара». Только ради коммерции он вступил в их партию и стал считаться «своим». Мог ли подумать старший Радомский в те времена, что несуразный парень, покупавший у него и жадно нюхавший кокаин, станет грозой миллионов людей! Звали парня Генрих Гиммлер…