В тайге стреляют

— Догор!.. Табаарыыс! — тихонько окликали с той стороны укреплений.

Тепляков судорожно рванул к себе звякнувшую винтовку, до рези в глазах всмотрелся в поредевший мрак. Чуть левее, у самого вала, он разглядел человека. Приподнявшись на локтях, тот задрал голову и что-то выискивал.

— Табаарыыс! — прибавил голосу незнакомец. Он пытался говорить по-русски: — Стреляй надо нет! Я — Сэмээнчик! Я красным пришел, сам пришел!

— Приготовиться! — опасаясь подвоха со стороны противника, распорядился отделенный.

Он медленно, изучающе обозрел окрестности, чуть прояснившиеся в свете приближающегося дня. Задержал взгляд на подозрительных неровностях. Ничего не обнаружил. Убитые по-прежнему лежали там, где упали. Новых бугорков и кочек не прибавилось. По-якутски Тепляков приказал перебежчику:

— Лезь! Не бойся! Не тронем!

Караульные подхватили повстанца и легко перекинули через вал. Тот неловко растянулся на снегу, незамедлительно вскочил и замер перед бойцами с низко опущенной головой. Про шапку он забыл. Коломейцев подобрал ее и сунул перебежчику в руки.

Незнакомца под охраной отправили в юрту; в камельке вовсю озоровало пламя, было тепло и светло. Дым из трубы во мраке неприятель не видел. На оронах вповалку разноголосо храпели сменившиеся с дозора бойцы. В прыгающих отсветах огня поблескивали затворы составленных по углам винтовок. Перебежчика провели поближе к очагу. Он дрожал всем телом, клацал зубами, затравленно озирался. Непонятно было — не то человек сильно перепугался, не то продрог на морозе. Кто-то протянул ему початую осьмушку махорки и обрывок газеты. Рассыпая табак трясущимися пальцами, он принялся неумело крутить папиросу. Разбудили Фролова.

— Байбал, командир наш, сказывал, будто пришельцы-красные всех якутов подряд убивают! — заикаясь и вздрагивая, торопливо выкладывал белый по-якутски. — Другие начальники тоже про то толмачили. Слух был, будто в Кангаласском улусе красные большую семью перебили. Мы верили. Шибко боялись красных, воевать против них пошли... А тут в Бордоне я парнишку из нашего наслега повстречал. Сказал, в городе у купца Голомарева батрачил. Отец того парнишки тоже в нашем отряде был. Потом домой погостить Байбал его отпустил. Куда после запропастился человек — никто не знал. Потерялся — будто олень волосок в тайге обронил! В Бордоне мальчишка тот сказал мне: отец его красных повстречал, долго курил и толковал с ними. Потом укочевал с красными узнать, где настоящая правда. Парнишка тот еще сказал, будто отец его никогда в отряд к Байбалу не вернется. Теперь он за красных стал воевать. Парнишка меня не обманывал, верно говорил. Долго думал я, плохо спать стал. Люди считали — заболел я... Тойон и хамначит все равно как волк и кабарга. В одной упряжке им, поди, не ходить... Послушал того мальчишку, к вам убежал. Вот и пришел!

— Правильно поступил, товарищ! — выслушав до конца перебежчика, воскликнул Тепляков и удивленно добавил: — Что-то уж очень на нашего Назарку похоже! Он, видимо... Ну-ка, поднимите его!

Разоспавшегося Назарку довольно невежливо растолкали и доставили к камельку. Когда Семен увидел сонного, насупившегося однонаслежника, испустил вздох облегчения, повеселел и уже безбоязненно осмотрел окружавших его бойцов. А ничего не понимающий Назарка таращил глаза на знакомого хамначита, с которым совсем недавно встречался в стане врагов, и никак не мог сообразить, каким образом тот сюда попал. Разобравшись, заулыбался, обнял Семена и обнюхал его лицо.

— Ну, теперь рассказывай, товарищ Семен, свои новости, что намерены делать ваши командиры? — попросил Тепляков.

— Новости, поди, есть всякие-разные! — пересыпая махорку из самовертки в трубку, охотно откликнулся Сэмээнчик. — Слух есть, нашим на подмогу шибко много русских собирается. Издалека придут, из-за моря. Еще толковали, будто богатых и бедных у них нет, все одинаковы, братьями друг друга называют. Скоро, однако, придут. Может, летом, может, осенью... А в Бордон два отряда приехали. Много у них людей — якуты, тунгусы, русские. Провианту [56] привезли. Завтра, поди, на город полезут: спиртом всех поили. Главный начальник долго говорил.

— Вот оно что!.. — озадаченно протянул Тепляков и принялся шарить вокруг, отыскивая шапку. — Собирайся, приятель! — кивнул он Семену. — И ты с нами, Назарка!

В большом старом доме с выцветшим красным флагом над парадным входом в тот предрассветный час было неспокойно. Сообщение, что к городу подтянулись еще два белых отряда, а где-то появились «братья» врагов Советской власти, сильно взволновало комиссара Чухломина, да и не только его.

Чухломин решил немедленно созвать совещание и разослал по городу посыльных. Через полчаса в его кабинете уже было сизо от табачного дыма.

— Пока не поздно, надо твердо наметить: или сдать свои позиции без боя и пробиваться к Якутску, или до последнего выдерживать осаду, уповая на помощь из центра, — сказал комиссар Фролову.

— Да, тут мозговать да мозговать надо! — задумчиво промолвил взводный. — Все до точки взвесить.

В просторной комнате, скупо освещенной хилым огоньком лампы, собрались командиры отдельных подразделений, сведенных в единый отряд, ревкомовцы. Все были встревожены, сурово нахмурены и сдержанны: в такой неурочный час совещания по пустякам не собирают.

— Вот что, товарищи! — прокашлявшись, заговорил Чухломин и отодвинул от себя план города и оборонительных сооружений. — Перебежчик доставил нам ценные, но нерадостные сведения. К белякам присоединились еще два крупных отряда. Таким образом, положение наше сильно осложнилось. На вчера мы насчитывали приблизительно триста штыков, четыре пулемета. Вот, собственно, чем мы располагаем. У противника сил, пожалуй, раз в пять побольше. Допустим, при всем своем желании враг не сумеет штурмом овладеть городом, тогда осада затянется. И сколько она продлится — неизвестно. А припечет солнышко, и от наших бастионов останется навозная жижа. В дополнение к этому, у нас ограничен запас винтовочных патронов и всего сотня с небольшим гранат.

Чухломина слушали не перебивая.

— Правда, есть сведения, — ровно продолжал комиссар, — будто к нам на выручку направлен чуть ли не целый батальон пехоты и эскадрон кавалерии. Но где они, когда подойдут — никто ничего пока не знает. Посыльный передал сообщение на словах. Особенного доверия оно не вызывает. Если даже красноармейские части и движутся в наш район, то подоспеют они не скоро. Поэтому первое время мы должны рассчитывать и полагаться только на свои силы. А в эти дни, вы сами сознаете, будет наиболее сильный нажим.

Чухломин умолк, облизнул потрескавшиеся губы, глотнул из кружки воды и сел, выложив на стол руки с синими разветвлениями вен. В комнате надолго затаилась тишина. Ни кашля, ни возни.

— Такова обстановка на сегодняшнее число, — вновь заговорил Чухломин. — Оставить город и пробиваться на соединение к своим... Дадим врагу возможность развивать наступление дальше, в направлении на Якутск. А мы не знаем, каково положение там... Прежде беляки дадут бой и предпримут все от них зависящее, чтобы сжать нас в кольцо и уничтожить как боевую единицу. Отнюдь не исключено, что противник нас разобьет. Давайте смотреть правде прямо в глаза, не обольщать себя напрасными надеждами. Их в несколько раз больше. Конечно, и беляки обессилеют в стычке с нами. Не поклонами же мы их встретим. Поэтому продвижение к Якутску для них может потерять всякий смысл... Другой вариант, по-моему, наиболее подходящий, лучший — отстаивать город до последнего! Драться за каждую улицу, за каждый дом, не уступать ни пяди без жестокой борьбы! И как последнее — засесть в бывшем остроге. В этом случае мы сковываем силы противника здесь, на месте. Выступить на Якутск, оставив нас в тылу, — значит в какой-то момент оказаться между молотом и наковальней. На подобное они вряд ли рискнут. У белобандитов много офицеров старой армии. В стратегии и тактике они разбираются... Вот и давайте сообща думать!