Портрет героя

— Кто пришел?

— Сержант Митрофанов.

— А что сюда не идет?

— Пудру просит.

— Это еще зачем?

— Стукнулся.

— Оригинально!

Я достаю из аптечки пудру и возвращаюсь на кухню. За столом, подперев руками голову, поставив перед собой маленькое зеркальце, сидит Митрофанов.

— Принес?

— Да. Но сначала — топор! Обух приложить надо. Как холодное. — Я достаю из-под стола топор и подаю ему. Митрофанов накрывает его чистым платком и прижимает к лицу. — Ну, легче?

— Да. И так не больно было… Обидно только!

— А как она тебя?

— Очень просто. Пошли мы на кухню. Ну, она стала консервы открывать. А я поторопился, стал ее гладить… ну, сзади. А она возьми — и локтем мне прямо в глаз! У меня аж искры посыпались. Что ж, говорю, я тебе плохого сделал? Извините, отвечает, я не подумала. А ты думай, говорю, я — фронтовик! Ясно? Ясно, говорит.

— Ну а ты?

— Что я? Говорю: что ж ты так? А она говорит: «Я еще девушка!» И давай реветь! Тут подруги ее пришли… Плохо дело, — печально говорит Митрофанов.

— Мы пошли! — На пороге кухни появляется дядя Вася, держа за руку брата. Дядя Вася с интересом смотрит на сержанта Митрофанова, вскочившего с табурета.

— Мы пошли! — важно повторяет брат. — Бить домоуправа!

— Нельзя так говорить, — мягко замечает дядя Вася. — Мы, если встретим его, спросим, почему он, например, не давал вам дрова?

— Мы его спросим! — грозно подтверждает брат, и они уходят.

— Плохо дело, — печально повторяет Митрофанов, смотрясь в зеркало. — Жалко, черт! Ведь о вечере я уже договорился!

— О чем?

— О свидании, конечно, о чем же еще?

— Ну ты даешь! — восхищенно говорю я, а он, отложив в сторону топор, осторожно пудрит синяк, сокрушенно качая головой.

— Нет! Сегодня не пойду! — решительно говорит он, закончив свою работу.

Потом я сижу за уроками, тупо глядя в раскрытую алгебру и думая о милиционершах. И когда окончательно понимаю, что алгебру мне не постигнуть, за окном появляется Славик.

— Ты один? Можно я зайду?

— Заходи.

Я открываю ему дверь и сразу понимаю, что он чем-то очень возбужден.

— Что случилось?

— Голые девки!!!

— Где?

— На крыше общежития милиции! Сегодня утром я дежурил в классе и пришел раньше всех… Открыл окна… Они лежат прямо на крыше — на своих шинелях — и загорают! Как раз против наших окон! И совсем голые! Бинокль нужен! Можешь достать?

— Зачем же бинокль? Крыша ведь рядом!

— Дурак! В бинокль мы все рассмотрим! Ну, достанешь?

— Попробую.

— Давай! А я пошел… Да, знаешь еще что? Наш директор с истопником пьет. В котельной! Плохи его дела. Ну пока!

Мне становится так жалко нашего директора, будто он мне родной. Я вспоминаю его хмурое лицо, седую голову, мятый пиджак, церковь…

— Ну, точно достанешь?

— Сказал — попробую.

— Пока! Только — ни гу-гу!

Я смотрю в учебник: какие-то крючки, скобки, знаки… Черт-те что! Неужели я завтра увижу обнаженных девушек? Да еще таких, как эти милиционерши? Сила! Я иду в большую комнату. Рядом с шинелью дяди Васи в кожаном чехле висит немецкий цейсовский бинокль. Вынимаю его из футляра, прикладываю к глазам и кручу колесико, наводя на липу. Я ясно вижу каждую жилочку на маленьких распустившихся листочках. Здорово! Я думаю о завтрашнем дне — и в горле у меня пересыхает.

IV

— Зачем тебе бинокль? — удивляется дядя Вася.

— Да, зачем тебе бинокль? — Это, конечно, брат.

Я топчусь перед сидящим на диване дядей Васей.

Он тянет бинокль к себе, я отпускаю его и вижу теперь уже далеко от меня крышу общежития. Рыженькая — прелесть!

Но тут в слуховом окне появляется нога беленькой. Она быстро вылезает на горячую крышу и говорит:

— Горячо! — Смеется и… скидывает шинель! Расстилает ее рядом с рыженькой и ложится на спину, закрыв от солнца лицо.

— Вот эта — моя симпатия! — шепчет Славик. Он навел бинокль на самую середину ее белого живота. — Черт! Все равно не видно!

А в слуховом окне уже стоит в накинутой на плечи шинели третья, смуглая и худая, пальцами обминая папиросу.

— Машка, иди к нам! Время теряешь. Скоро школяры придут…

— А черт с ними! Пусть смотрят — жалко, что ли…

Девушка затягивается, но так как она одета, я не смотрю на нее, а снова обращаю свой взор на лежащих — беленькую и рыженькую. И решаю про себя: моя любовь — только рыженькая. Мне кажется, я мог бы смотреть на нее тысячу лет, забыв обо всем!

Беленькая приподнимается:

— Девки! Вон тот черненький пошел в свой класс! Показаться ему?

— Какой?

— Ну высокий, с усами, самый красивый.

— Чернетич, — говорю я Славику. — Убери щетку, а то он дернет дверь, она и грохнется.

— Сам убери, — отвечает он, не отрываясь от бинокля.

Черненькая тоже расстилает свою шинель, садится и смотрит на наши окна. А я слышу гулкие быстрые шаги по коридору.

— Это Чернетич! Поди, открой дверь!

— А ну тебя к черту! Опять пропустили!

Беленькая лениво ворочается и ложится на бок.

— Вот это груди! — шепчет в восторге Славик.

Дергается дверь класса. Щетка ползет из ручки и с грохотом падает на пол. Дверь распахивается, за ней стоит Чернетич.

Все три девы уже сидят на своих шинелях, согнув ноги в коленях; груди они закрыли руками. Чернетич уже у окна.

— Черненький, — спокойно спрашивает смуглая, — сколько вас там в классе?

— Трое… со мною.

— Мы уходим, — заявляет она. — Ты слышишь? Мы уходим, усатенький.

— Сейчас мы отвернемся, — говорит Чернетич.

— Догадался, усатенький… Спасибо!

И теперь я чувствую, что мне становится стыдно. Славик, вздохнув, отдает бинокль. Мы медленно отходим от окна и слышим, как с гулом прогибается железная крыша под ногами этих трех… А когда мы оборачиваемся — девы в шинелях стоят на крыше, глядя на нас.

— До свидания, мальчики, — машет нам смуглая. — Вы в каком классе?

— В восьмом! — отвечает Славик.

— А-а! Уже в восьмом! Когда перейдете в десятый — скажите!

Они хохочут, и от сердца у меня отлегает. «Славные! — думаю я. — Ну что тут плохого?»

Через какое-то время звенит звонок. И Чернетич, чуть не сбив с ног Онжерече, входящую в класс, пулей вылетает в коридор.

Я смотрю вниз. Из дверей общежития, оправляя гимнастерки, выходят… те три девушки! И как по команде поднимают головы вверх, на наши окна.

— Вот черт! — шепчет мне Славик. — Надо же, как быстро милиция одевается! И револьверы на попках! А попки… Сила! Ой, смотри, смотри!

И я вижу, как эти три идут по нашему переулку; проходя мимо клумбы с бюстом Горького, одна из них, хохоча, делает под козырек. В это время двери нашей школы хлопают и из них выбегает Чернетич. Девушки останавливаются и смотрят на него, улыбаясь. Отвесив почтительный поклон, он что-то говорит им. Мы смотрим затаив дыхание. Вот Чернетич снова кланяется, они протягивают ему руки, он пожимает их.

Я знаю, чего он хочет! Он хочет того, что и мы, весь наш класс! Но в какую форму он облек это свое желание! Вот у кого надо учиться, как знакомиться с девушками!

— Во знакомится! — восхищенно говорит Славик.

А они смеются все вчетвером.

«Договорился!» — думаю я.

Вот рыженькая достает блокнот, что-то пишет, снова смеется и подает ему листок. Чернетич опять кланяется и, не глядя на наши окна, бежит обратно.

— Какая прелесть этот мальчик! — говорит Онжерече.

V

Сержант Митрофанов грустно сидит за столом и смотрится в раскладное немецкое зеркальце.

— Слушай! Ты художник?

— Нет, только учусь.

— М-м… Вот что… Можешь закрасить… ну, мой синяк? Чтобы не было видно?

— Он может! — говорит за моей спиной брат. — Он закрасил раз Славику еще больше твоего…

— Замолчи! Что ты вечно лезешь, когда тебя не спрашивают?

Брат поджимает губы, Митрофанов умоляюще смотрит на меня: