Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках

В положенное время выскочил из тумана мост, и Осипов развернулся на северо-восток И опять перед глазами компас, часы, а внизу — летящий навстречу маленький кусочек большой земли. Желто-зеленые пятна мелькали перед глазами, но на них Осипов не отвлекался. Главное было впереди. Надо выскочить на аэродром и не просмотреть его. Решен будет первый этап, тогда появится надежда и на второй. Теперь нужно было выждать три минуты и десять секунд. Осипов не слышал ни работы мотора, не обращал внимания на то, как управляет самолетом. Внимание было сосредоточено на курсе полета и времени. Секундная стрелка казалась ему очень ленивой. Она, не торопясь, прыгала с одной отметки на другую, и каждый ее круг был мучительно долгим. Казалось, что часы вот-вот остановятся. У Осипова появилось желание их подзавести, но он заставил себя этого не делать, так как хорошо помнил, что перед вылетом с аэродрома проверял их завод.

— Цаплин, до аэродрома тридцать секунд. Если увидишь, скажи.

— Понял!

Матвей впился глазами в землю. Вышли и последние секунды, но аэродрома не было. Надо было выдержать характер. Подождать еще секунд двадцать, а то и тридцать. Они уже не имели принципиального значения, потому что на возврат у него будет все равно точное время. Пошли для Осипова самые длинные секунды жизни. Он ждал: земля, курс, время и снова земля.

И через пятнадцать секунд все его существо обожгло радостью — внизу мелькнули постройки, потом в поле зрения попали два самолета, за ними желтоватая поляна.

Радостно крикнул:

— Цаплин, аэродром! Будем садиться!

— Хорошо, командир. Понял.

Место их спасения осталось позади, и теперь на него нужно было снова выйти, но уже по посадочной полосе.

Выждав нужное в его понимании время, Осипов плавно развернулся на восток Над лесом туман стал еще плотнее и полностью съел всякую видимость. Тридцать секунд полета, и опять разворот на обратный курс. Курс, который мог обеспечить жизнь.

— Цаплин, выпускаем шасси…

— Выпустил.

— Садиться будем вместе, парой.

— Понял, понял.

— Выпускаем закрылки наполовину.

— Выпустил.

Осипов смотрел на землю. Сейчас должен быть аэродром. Вот он. Но под «илами» были стоянки и на них самолеты. Полоса для посадки оказалась левее. Радиус разворота на сто восемьдесят градусов был учтен с ошибкой.

— Спокойно, Цаплин. Сейчас поправимся. Убираем закрылки. Шасси не трогать.

— Убрал. Шасси выпущено.

— Молодец. Не горячись. Теперь-то уж сядем.

— Давай, давай, командир!

— Разворот вправо, опять на курс девяносто градусов.

И опять курс, время. Длинных сорок пять секунд.

— Время вышло. Разворот на посадочный курс.

— Возьмем поправку, Цаплин, вправо на пять градусов. Должно сейчас получиться… Закрылки наполовину. Так и будем садиться.

— Понял, понял!

Голос Цаплина звенел и тревогой, и радостью, и уверенностью.

Время вышло. Лес кончился. Внизу желтое поле. Осипов отжал машину вниз — аэродром.

— Садимся.

Перед Осиповым взлетели две красные ракеты.

— Садись!

Сажая машину, Матвей в правом верхнем углу фонаря увидел уходящий на второй круг самолет. Уходил Цаплин.

«Куда? Зачем?…» Матвей был на земле. Туман не позволял видеть впереди себя далее двухсот метров. Надо было тормозить, быстрей остановить самолет.

— Ты почему не сел?

— Как «почему»? Красные же ракеты нам дали.

— Ладно. Потом разберемся. Где ты сейчас?

— Развернулся на обратный посадочному курс.

— Хорошо. Выдерживай время сорок пять секунд и одинаковый крен на разворотах.

— Буду стараться.

Осипову теперь было трудно понять, где ему пришлось тяжелее: в воздухе, во время поиска аэродрома, или теперь, когда его товарищ остался один в воздухе, а он ему уже ничем помочь не может. Это была не боязнь за себя, а чувство командирской озабоченности за судьбу человека, который поднялся в воздух, выполняя его, командирскую, волю.

Время захода на посадку прошло, а самолета видно не было.

— Как дела?

— Не попал на аэродром.

…Еще прошло два пустых захода, и Матвей окончательно убедился в том, что Цаплин аэродрома не найдет. Где-то у него произошла ошибка. Теперь надо было спасать летчика.

— Цаплин, ты меня слышишь?

— Слышу.

— Кончай искать аэродром. Разворачивайся на север, набери метров триста высоты в облаках и прыгай с парашютом, брось самолет. Понял?

Ответа не последовало.

— Цаплин, брось самолет! Прыгай, пока есть горючее!

Летчик молчал. Почему? Может быть, он действительно не слышал? Сбилась в этот момент настройка приемника? Или не хотел прыгать, а надеялся спасти машину? Ответив же на полученный приказ, надо было его выполнить.

— Цаплин, как слышишь меня?

Радио молчало, и Осипов понял, что разговора больше не состоится. Выключил свою рацию и мотор самолета. Осталось одно — ждать.

Подъехал полковник на «эмке». И люди, стоявшие у самолета, расступились.

Доклада Осипова полковник принимать не стал.

— Где второй самолет?

— Не знаю. Велел прыгать, но летчик на это не ответил.

— Прыгать. А почему не посадил?

— Сели бы, если не финишер. Когда мы из тумана выскочили, тот дурень нам в лоб две красные ракеты.

— Почему?

— Не знаю. Надо у него спросить.

— Поехали.

Начало темнеть. У посадочного «т», на маленькой скамейке, как старый, нахохлившийся от дождя ворон, сидел пожилой красноармеец. От пилотки и до ботинок с обмотками все на нем было мокро. Видимо, сидел он тут с самого утра. Не только промок, но и промерз. Лицо было сине-землистого цвета, подбородок ощетинился небритым седеющим волосом.

— Стрелял ракетами, когда садились «илы»?

— Стрелял.

— Какими?

— Как какими? Красными положено.

— Что положено и почему?

— Сначала я слышал, что гудит где-то. Потом вижу, выскакивают два самолета, но наискосок к «т». Ну зашли так, что надо было уйти на повтор. Ушли, значит. Потом вижу, вновь выскакивают и садиться хотят строем. Сразу оба, вместе. Но это же запрещено! Ну, я по инструкции, как положено, дал красные ракеты, чтобы, значит, один сел, а второй шел на повтор.

— Как же можно было утонять на второй круг в такую погоду?

— Так я откуда знаю? Раз летают, значит, можно. А у меня инструкция: колеса не выпустил на посадке — красная ракета, вдвоем заходят садиться — красная ракета, занята посадочная — тоже красная ракета.

Подошла полуторка. Из кабины выскочил летчик с повязкой на рукаве «Дежурный по аэродрому».

— Товарищ полковник!

— Что «товарищ полковник»? Сейчас начнется. Слушаю.

— Упал самолет. Пост ВНОС [9] сообщил. Вот здесь.

Показал на карту, на которой километрах в двадцати севернее аэродрома стоял крестик

— Ну! Что тянешь?

— Летчик погиб.

— Так мать его, туман этот и вас, дураков, летающих в такую погоду.

Матвей глубоко вздохнул. Спине стало холодно. Переступил с ноги на ногу.

— Кто тебя выпускал, лейтенант?

— Дежурный. Он разрешил и звонил на старт вот этому деду.

— Не деду, а красноармейцу или финишеру.

К дежурному:

— Дал разрешение?

— Давал. Но лейтенант Осипов перед этим разговаривал со своим командиром, начальником штаба дивизии, по телефону, и тот ему разрешил.

— Ему разрешил. А ты сам это по телефону слышал?

— Нет. Мне Осипов передал его разрешение.

— Ладно. Хватит. Давай, дежурный, свертывай старт, красноармейца с собой в машину. Сразу каждому написать объяснительные записки, и тебе, Осипов, тоже. Самолет твой под арест, пока ваши начальники не разберутся, что с тобой делать. Поехали в санчасть. Дам тебе фельдшера, санитарную машину, носилки и людей. Надо вытащить из обломков твоего пилота.

— Дежурный, позвони на пост ВНОС, чтобы машину встретили на дороге, а то уже темно будет. Ничего там не найдешь.