Шкуро: Под знаком волка

— Ошибся ты, комроты. И тебя не похороним сегодня, и нас ты завтра не возьмешь. Я тебя отпускаю в твою первую дивизию, чтобы ты сказал своим: в Баталпашинскую приехал генерал Шкуро со своими казаками. Это я. Слышал обо мне. Значит, знаешь, как я рублю ваших в капусту. Если ваши солдатики хотят еще немного подышать, то пусть драпают побыстрее. Есаул Колкин, под вашу ответственность, чтобы доставили его красным живым и невредимым. Ты чего, комроты, зашатался? Держите его, а то упадет. И не радуйся особо: все равно я тебя поймаю и повешу.

Когда пленного увели, Шкуро оглядел присутствующих. Поняли, кто перед ними? Кто их в бой поведет? Почувствовали? Вроде почувствовали. Можно действовать.

— Они планируют наступление на завтра. Хотят нам сочельник испортить. Придется вам их опередить. Всех, кроме начальника штаба, прошу по своим местам. Готовить людей к завтрашнему бою. Хорунжий Кузьменко, прошу вас найти в конвойной сотне войскового старшину Русанова — и с ним ко мне.

Оставшись с Шифнером, новоиспеченный генерал глянул на него с хитрой улыбочкой. Спросил:

— Как вам мой допрос, Антон Михайлович?

— Наполеоновский ход, Андрей Григорьевич.

— Что, он так допрашивал? Я вроде об этом не читал.

— Дело не в допросе. Наполеон считал, что на войне моральное состояние войска в три раза значительнее, чем все остальное — вооружение и прочее. Красноармейцы этой Первой дивизии, узнав, что против них вы, будут настолько деморализованы, что, возможно, отступят без боя.

Бели такой умница так лестно говорит о тебе, значит, генерал-майор Шкуро большой полководец.

— Русанова, Антон Михайлович, я вызвал, чтобы дать ему особое поручение. Только он может сделать то, что я задумал.

После совещания в штабе с Шифнером и Русановым весь день Шкуро провел в поездках, проверках, разговорах, приказах и прочих командирских делах. Солнце растопило туман, и когда он поехал за Кубань, в аул к Султан-Гирею, перед глазами открылись Кавказские вершины с их слепящими снегами, Пшиш, Эльбрус… Не любовался генерал пейзажем, знакомым с детства, и не до любования — завтрашний бой надо было выиграть во что бы то ни стало.

К Султан-Келеч-Гирею пришлось ехать, чтобы заставить черкесов вернуться в строй и участвовать завтра в наступлении. Полковнику Слащову достаточно получить приказ, а этот кавказский генерал. С горцами Шкуро всегда ладил, кроме, конечно, ингушей и черкесов — тех он считал неисправимыми бандитами, ненавидящими русских. Правда, русских им и не за что любить — отняли у них земли и для прокорма оставили только грабежи… Дружил и с Лоовым, и с Гукасовым, и в адъютанты взял Борукаева и Акоева. В бою друзья-горцы неплохо держатся, особенно если противник бежит.

Но командовать ими и вообще держать власть должны русские. А Султан-Гирей — генерал.

И никаких не возникло предчувствий» насколько близок окажется этот кавказец в страшный последний час. Кто знает свой последний час?

Не скажешь ему по-русски крепко, а надо и поклониться, и руку — к сердцу, и руку — в руку, и зеленый чай из пиалы. За недолгим чаем убедил генерала, что его бригаду надо вновь собрать на правом берегу и подготовить к бою. Убедил, что лучше всего это сделают казачьи офицеры.

Вернувшись на правый берег, Шкуро объехал с Косякиным и адъютантами окраину станицы и скошенное поле до рощицы. В цепях мерзли и мокли начавшимся дождем пластуны, вернее — пешие казаки, потерявшие в боях лошадей. Лошади падали и от болезней. Неожиданно увидел здесь старого знакомого:

— Артюхов, ты почему здесь, а не в дивизии? Ближе к дому?

— И дома у меня нет, господин генерал, и отец с матерью в земле, и родных никого. Коня убило, нам, пешим, приказали здесь остаться с баталпашинцами.

Генерал позвал адъютанта и приказал:

— Медвянов, скачите в станицу, найдите есаула Колкова и передайте мой приказ: казака Артюхова зачислить в конвойную сотню и найти ему хорошего коня.

Закончив объезд, приказал Косякину:

— Вам, полковник, поручаю выехать за реку, собрать всех дезертиров черкесов, и пусть займут участок от околицы до рощи. Фронт казаков я буду сужать, чтобы легче наступать. Когда соберете черкесов, займитесь станицей. Надо обойти все хаты и собрать, что можно, для казаков, которые в строю. Не можешь драться — давай сапоги. Вот так.

К вечеру все было сделано. Черкесы заняли позиции, при том в ауле Косякину пришлось повесить только одного. А что значит один черкес в сравнении с победой войск народного героя генерала Шкуро?

Казакам нашли и горилку, и закуску, и когда стемнело, Шкуро с начальником штаба сидели над картой и слушали песни. Хорошо поют кубанцы в легком хмелю:

Адъютант Ахиев привел перебежчика — солдата в старой шинели, серой папахе, испуганно озирающегося, подергивающего губами.

— Прибежал к вам, ваше превосходительство, — сказал адъютант. — Надо слушать вам, что скажет.

— Ну, говори. — Генерал смотрел на солдата без интереса.

— Так что, ваше превосходительство, я против коммунистов и комиссаров, и потому, как знаю, что вы за народ…

— Рассказывай, с чем пришел? Что там в Первой дивизии?

— Вот там у нас узнал», что вы приехали и наступаете. Уже окружили вашу позицию. Вот собрали митинг. Комиссар было запретил, но ребята у нас на него, значит… Которые выступали, требовали отходить, пока совсем не окружили и всех не перерезали.

— И что решила?

— Не решили ничего — особисты приехали и похватали, которые попадались. А мы с ребятами к вам подались.

Отправив перебежчика, прищурил глаза, задумался ненадолго и сказал Шифнеру с усмешкой удачливого разгадывателя загадок:

— Чтобы не боялись окружения, надо им в морду вдарить. Немедля.

— Сейчас начать наступление? — С этим начальник штаба явно был не согласен.

— Зачем наступление? Утром начнем. Пусть выспятся казаки. А сейчас отряд своих волков я пошлю в ночной налет.

Вылазка удалась. Садами, овражками добрались до высотки, занятой красными, без шума бросились в шашки, зарубили тех, кто не успел убежать, взяли пленных человек 50. Шкуро и Шифнер, услышав беспорядочную стрельбу и крики, поняли, что волки постарались. Подождали их возвращения. Потерь не было. Оставалось время для короткого сна.

Наверное, ни к одному из прежних своих боев Шкуро не готовился так тщательно и по всем правилам, как в тот сочельник, когда прорывал фронт 11-й красной армии в направлении Баталпашииская — Кавминводы, и, пожалуй, никогда так не волновался: вдруг что-нибудь не получится.

Утром, затемно, разбудили близкие разрывы. Неужели красные будут атаковать?

Шкуро со штабом поспешил на окраину станицы, где подготовили командный пункт на высотке с кустарником. Горели несколько домов и скирды сена. Однако настоящей атаки не было. Выскакивали из окопов небольшие группы, пулеметы возвращали их обратно. Но не было слышно и сигналов, которых ждали. Шкуро хмурился и не смотрел на начальника штаба — ведь замысел был не Шифнера, а его. Решил сам вести в атаку своих, даже если не услышит сигнала.

И, наконец, когда артиллерия красных перешла на редкие отдельные выстрелы, в их тылу возникли отдаленные звуки пушечной пальбы.

— Это Русанов! — радостно воскликнул Шкуро. — Начинаем атаку. Колкин, поднимай сотню. Я поведу. Коня! Все, Антон Михайлович, сегодня сочельник, пост кончился, можно спокойно рубить.

Повел атаман казаков в первую свою генеральскую атаку. Подмерзшая земля хорошо держала лошадей. До красных не так близко, и подъем есть, поэтому сначала рысью. Дробь подков — на дробь пулеметов. Шли лавой, в широкую шеренгу, охватом. Все в черкесках, генерал такой же, как другие казаки, только что меньше ростом. И пули его не берут. Такой план боя мог только он, казачий атаман, придумать: накануне послал степью тайными тропами Русанова с одной пушкой и взводом казаков, чтобы он поднял в станицах Усть-Джегутинской и Красногорской восстание и ударил в тыл красным. Верил Шкуро, что казаки поднимутся, верил в Русанова — тот умел с народом говорить. И вот она победа! Бегут серые шинели. В галоп лава перешла — не убежать от казачьих шашек. Генерал приметил себе жертву — без шапки с растрепанными волосами, не то светлыми, не то седыми, похож на вчерашнего комроты. Бежал, нервно виляя, спотыкаясь. Рубанул его справа чуть повыше плеча в волосатую шею, и светловолосый будто под ноги коню бросился. Орлик с непривычки поднялся на дыбы. Пришлось замешкаться. Сразу подумалось, что надо другого коня — не Орлика, а Волка. Генерала обогнали казаки. Шкуро увидел Артюхова — перед ним встали трое с поднятыми руками, и он умело полоснул шашкой крайнего, другие сами упали. Отчаянно ржали лошади, матерились весело казаки, последние вопли и стоны издавали умиравшие красноармейцы.