Боевой клич

Я сидел за столом недалеко от стойки бара и вполуха слушал болтовню испанца. Рядом со мной расположился Мэрион с толстенной книгой в руках.

— Что читаешь, Мэри?

Ходкисс снял очки и, положив книгу, протер усталые глаза.

— "Война и мир" Толстого. Чертовски интересная вещь.

— Похоже, Джо сегодня в ударе.

Мэрион улыбнулся.

— Ничего, пускай развлекается. Две недели я продержал его в лагере, и он был примерным мальчиком.

Тем временем Джо опрокинул в рот очередную кружку пива и продолжал:

— Жара стояла страшная. Градусов пятьдесят в тени. Пот градом катился с меня и жрать хотелось, как голодному койоту. Я огляделся и... даже вспоминать жутко... в пяти шагах от меня сидел японец с пулеметом. Ствол смотрел мне прямо в живот. «Спасайся! Банзай!» — кричал он.

— Чтоб я сдох! Вот это да! — выдохнул кто-то из слушателей.

— Испанец Джо Гомес, сказал я себе, сколько девчонок оденется в траур, если тебя убьют! Но не таков Джо, чтобы сдаваться. В мгновение ока я примкнул штык и бросился на пулемет... — Джо перевел дух и приложился к пиву, поглядывая на посетителей.

— Ну и что? Что дальше? — спросил самый нетерпеливый.

— А как ты думаешь? — огрызнулся Джо. — Конечно, меня пристрелили, баран!

Я ухмыльнулся, увидев обалдевшие лица, и снова повернулся к Мэриону.

— Как Рэчел? Пишет?

— Конечно. Каждую неделю.

— Рэчел умница. Повезло тебе, Мэрион.

— Это трудно отрицать.

Я сделал добрый глоток пива.

— Скажи мне, Мэрион, у вас с Джо что-то не так из-за Рэчел?

Мэрион опустил голову.

— Н-не знаю, Мак. Он никогда не упоминает ее имени, но иногда мне кажется, что он... ну, как тебе сказать...

— Подставит тебя? — подсказал я. — Да, вполне возможно.

— Не совсем так, Мак. Даже когда он очень зол на меня, я все равно знаю, что он извинится за свою грубость. Я ведь его единственный друг.

Мы помолчали, наблюдая за Джо, когда в баре появился Педро Рохас.

— Эй, Педро! — окликнул я. — Иди к нам!

Педро нетвердой походкой подошел к столу и присел.

— Сеньор Мак! Сеньор Мак! Очень рад видеть вас.

— Привет, Педро.

— Все приглядываете за ребенком? — Он кивнул в сторону Гомеса, который под восторженный гул голосов пил кружку за кружкой.

Официантка поставила нам по пиву и бутылку сарсапариллы [15]  для Мэриона. Педро хлебнул пива и причмокнул.

— Вы оба хорошие ребята, отличные... Мне сегодня очень грустно... Да, грустно... потому что я очень счастлив...

— И очень пьян, — добавил Мэрион.

— Да, друг мой, я пьян, но я грустно пьян. Мне грустно, что я попал сюда, в Новую Зеландию.

— А мне казалось, тебе здесь нравится.

— Очень нравится, слишком нравится. Мне потому и грустно, что здесь так хорошо.

— Что-то я не понимаю тебя, амиго.

Педро тяжело вздохнул, вперив мутный взгляд в кружку с пивом.

— Не хочу плакаться на жизнь своим друзьям, особенно, когда пьян.

Он поднял было кружку, но я взял его за руку и поставил кружку на место.

— Что случилось, Педро? Что тебя беспокоит? Может, неприятности с какой-нибудь девчонкой?

— Эх, не все так просто, Мак, — горестно вздохнул он. — Ты когда-нибудь бывал в Сан-Антонио? В мексиканских кварталах возле городских свалок? — Он поднял на нас печальные глаза. — Поэтому мне и грустно, что я попал в такую замечательную страну. А знаете, я ведь впервые сижу в ресторане вместе с белыми. Даже в Сан-Диего на меня косились, как на прокаженного. А здесь люди улыбаются и здороваются со мной: «Привет, янки!» — кричат они. А когда они узнали, что я родом из Техаса, то начали звать меня техасцем, понимаете? Я впервые почувствовал себя гражданином страны, за которую воюю. А знаете, почему я напился? Мы с несколькими моряками, они тоже цветные, как я, пошли в Союзнический клуб, где танцевали с местными девушками. Все шло хорошо, пока не завалила целая свора белых техасцев. Они потребовали, чтобы всех цветных выгнали из клуба. Тогда все девушки вообще отказались танцевать с морпехами и ушли.

Мы с Мэрионом молча слушали. Что мы могли сказать?

— Вода, — задумчиво продолжал Педро. — Ты постоянно твердишь нам, Мак, чтобы мы не пили много воды. А когда я пью воду, то чувствую себя вором. С детских лет я не пил много воды. Нам приходилось платить по тридцать центов за баррель в лачугах Лас-Колониас, а нам все твердили, что мы «грязные мексиканцы». Да, они готовы были провести нам водопровод, если с каждой хижины им заплатят по сорок долларов. Ну откуда мы могли взять такие деньги? За всю жизнь я ни разу не видел ванной, а в нашей хибаре жило восемь семей. — Педро невольно сжал кулаки. — Один тип купил землю нашего городка, и все мы платили ему за аренду. Он являлся для нас Богом. Все зависело от него, и дети умирали от туберкулеза, дизентерии, дифтерии. Они гибли, как мухи, а он подсчитывал барыши. Женщины становились шлюхами, чтобы заработать на жизнь, и он устраивал их в свои бордели. А мужчины делались такими, как испанец Джо — невежественными ворами, бандитами, шулерами...

— Педро...

— У стариков и подавно нет надежды выжить. Выжить могут только молодые, и то, если будут слушать хозяина. Поэтому я и ушел оттуда. Не мог видеть, как умирают дети. Отец Моралес — прекрасный человек и хороший доктор, он спас многих детей. И тогда я решил пойти в армию, чтобы изучать медицину. Доктор Кайзер добрый человек и разрешает мне брать его медицинские книги и справочники... Но теперь я увидел эту землю и не хочу возвращаться в Техас. Если бы мои могли приехать сюда, в эту прекрасную страну, где нет «ниггеров» и «грязных мексиканцев»! Если бы... Но я знаю, что вернусь в Лас-Колониас, чтобы лечить больных детей. — Он стиснул мою ладонь. — Так что знай, Мак, я воюю не за демократию, а для того, чтобы изучить медицину...

Как всегда перед увольнительной, мое отделение тщательно начищало обувь, стирало, гладило и по привычке подначивало Левина.

— Эй, Левин, дай-ка мне свой нож.

— Бери, только не забудь вернуть.

— Левин, у тебя есть чистая рубашка?

— У меня всего две.

— Вот и отлично, а мне нужна только одна.

— Хорошо, только постираешь и погладишь, прежде чем вернуть.