Тринадцатая рота

По шоссе на Москву двигались нескончаемым потоком колонны машин и повозок. В машинах и на повозках сидела укутанная в шали, дерюги, платки, конские попоны доблестная фюрерская пехота. Шнапс и горячая похлебка бодрили ее, и она горланила песню:

Мы Москву расшибем

Собственными лбами.

Мы ее перевернем

Сразу вверх ногами.

А Москва, не дожидаясь, когда ее перевернут вверх ногами, сама уже перевернула многих арийцев вверх ногами. Их везли теперь куда-то в тыл на больших повозках, сложив, как поленья дров, друг на друга. Везли большими партиями — трупов по двадцать — тридцать. Сытые бельгийские ломовики едва тянули огромные, на резиновых колесах, телеги.

— Господа! Уважаемые члены "Благотворительного единения"! Германское оружие одержало под Москвой новую блистательную победу, — сказал Гуляйбабка, проводив глазами очередную телегу с трупами. — Этих побед будет гораздо больше, если все мы подумаем о своем личном вкладе. У кого есть какие предложения по оказанию помощи фюреру?

— У меня е! — выкрикнул Чистоквасенко. — Я предлагаю по всему шляху, где движется германское войско, повесить намыленные петли. Хай воны идут на Москву и думают, шо их жде.

— Добре, Чистоквасенко! Дельное предложение, — похвалил Гуляйбабка. Записываю. Пригодится, но не теперь. Решившего удавиться петлей не испугаешь. Новые предложения давайте. Более эффективные. Фюрер, обливаясь потом, все время оглядывается назад и ждет, когда появится хотя бы Жучка из сказки, а Жучка где-то обнюхивает лопухи, а кошка где-то мурлычет с котом… Словом, фюрер надрывается. Фюреру надо помочь, а чем и как, я вам сейчас расскажу.

Гуляйбабка подошел к широкому дубовому столу, на котором лежала груда стреловидных дощечек с надписью "Нах Москау!", взял одну из них и продолжал:

— Войска фюрера очень торопятся в Москву, причем все они ищут самые короткие дороги. Наша задача облегчить им этот выбор кратчайших дорог, вывесить на всех перекрестках эти указатели. Так их вывесить, чтоб наступление велось назад пятками. Вы поняли меня?

— Поняли. Только дощечек мало.

— Да, указателей маловато, — согласился Гуляйбабка, — но не забывайте, что фюрер еще до похода в Россию заготовил указатели вплоть до Урала. Так что воспользуйтесь ими. Операции проводить только ночью.

— Понятно!

— Итак, операция "Назад пятками" или лучше "Поворачивай оглобли". А теперь доложите, какие новые мешки с зерном повезены на подмосковные «мельницы»? На Клинскую?

— На Клинскую шел все тот же обоз, — доложил Волович.

— На Малоярославскую?

— Обоз двигался всю ночь в сопровождении танков, — сообщил Цаплин, — их насчитано триста семьдесят пять.

— На Михайловскую?

— Стары обозники на Михайлов млын поехали що вчора, — встал Чистоквасенко, — но сию ничь появились новы. По моим наблюдениям, фюрер надумал пустить на жернова порцию зерна, молотого под Смоленском, но недомолотого.

— Номер обоза с этим зерном?

— Сто восемь в составе трех колонн. Номер первой колонны — сто пять. Номер второй — сто тридцать пять. Номер третьей — сто пятьдесят пять!

— Знакомые номера. Знакомая история с "сапожной каруселью". Опять пошла в бой дивизия "национальных героев". Чистоквасенко!

— Я!

— Вам боевая задача. Все эти сведения срочно — "хромому человеку с палочкой". Пароль прежний: "Смерть сукиным сынам!"

19. ПИСЬМО ФРИЦА КАРКЕ ФЕЛЬДМАРШАЛУ ФОН БОКУ. НОВАЯ ДУРНАЯ ПРИМЕТА

Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок сидел за столом и просматривал утреннюю почту. О, эта почта на Восточном фронте! Каких только неприятностей она не приносит!

Из третьей танковой группы, наступающей на левом фланге, доносили: "Все попытки переправиться через канал Москва — Волга и обойти столицу большевиков с северо-востока безуспешны. Противник упорно сопротивляется, а на ряде участков и сам перешел в наступление. Особое беспокойство доставляет кавалерийский корпус Доватора. Он кочует с фланга на фланг, и подавить этих скачущих красных дьяволов может только авиация".

"Четвертая танковая группа лишь на одном участке достигла цели — заняла скотный двор и высотку. Противник беспрерывно подбрасывает «коммунистические» и «рабочие» батальоны, которые поджигают застревающие в снегах танки «водочными» бутылками".

"Вторая танковая армия под сильным давлением пятидесятой и десятой армий русских отходит от Тулы на Плавск, Дубну. Противник пытается разлагать моральный дух солдат рейха песенкой через усилители "Самовары-самопалы прожигают до костей".

"На Старом Смоленском шоссе разорвало миной связного из ставки Гитлера, приехавшего по поручению фюрера посмотреть, видна ли в самом деле невооруженным глазом Москва и хороша ли дорога для проезда гостей рейха на парад в Москву".

Донесение начальника тылового района жирными, броскими буквами кричало о налете конницы Белова и смоленских партизан на тыловые склады в Холм-Жирковском. "Из девяти складов остался только один с галетами. Помещения, где хранились оружие и танковые моторы, сгорели".

Шеф военной прокуратуры оберштурмфюрер Клац доносил, что в войсках участились случаи симуляции и уклонения от боя под видом контузии и обморожения конечностей.

— Когда же это кончится! Когда будет конец подобным донесениям? — бормотал фон Бок, бегло прочитывая и откладывая помечаемые черным карандашом бумаги. Стоп! Вот, кажется, что-то и приятное.

Он взял из пачки скрепленные шпилькой листки из блокнота, откинулся на спинку мягкого кресла, побежал глазами по коряво написанным строчкам:

"Господин фельдмаршал! К вам обращается рядовой пятой пехотной роты сто пятого пехотного полка сто восьмой егерской дивизии Фриц Карке, тот самый солдат, которого вы, господин фельдмаршал, имели честь поздравить возле русской границы с женитьбой на баварской девушке Эльзе Брут и с которой, как я вам в тот раз доложил, у меня не было первой ночи. Если вы забыли меня, господин фельдмаршал, то я, с вашего разрешения, напомню еще одну деталь. Помимо всего прочего, я тогда пожаловался вам, господин фельдмаршал, на квартиранта штурмовика Отто, который имел нахальную привычку посматривать через штору на мою невесту.

Надеюсь, господин фельдмаршал, что вы теперь вспомнили меня и я могу спокойно изложить вам все по порядку. Так вот… В тот день, господин фельдмаршал, когда вы так любезно беседовали со мной близ русской границы, мне выдали наряду с автоматом, патронами, котелком и ордер на сорок семь десятин русской земли. Получать эту землю, господин фельдмаршал, признаться, я не торопился. Зачем брать какую-то белорусскую глину, если можно получить кубанский чернозем. Я видел себя уже на этом черноземе и радовался подобно теленку, которому подсунули ведро с пойлом. Но увы! Мой телячий восторг горько омрачили. Под Смоленском на высоте «102», которую мы победоносно атаковали и где мы славно полегли почти всей ротой, с меня, контуженного и раненного осколком в зад, похоронная команда сняла брюки, и я стал несчастным.

Вы спросите: почему? Как могли какие-то паршивые брюки сделать меня несчастным? В том-то и дело, господин фельдмаршал, что в этих моих паршивых брюках было сорок семь десятин пожалованной мне фюрером земли. Мало того, грабители из нашей похоронной команды ударили меня по голове чем-то тяжелым, по причине чего я оказался в полковом лазарете, откуда обратился с рапортом к командиру полка господину Нагелю. Я так надеялся на него! Так надеялся, что он разыщет грабителей и мне вернут похищенные сорок семь десятин, но мне не повезло. Майора Нагеля убило во время бомбежки, и от него, бедного, не нашли не то что моего рапорта, а даже подметки от сапог.