Красный ветер

О будущем Павлито думать сейчас не мог — он мог думать только о настоящем, о счастливой своей судьбе, не давшей ему погибнуть в безвестности. Нечеловеческая радость захлестнула все его существо, и он не сразу смог совладать со своими чувствами, а они рвались наружу, и Павлито то начинал смеяться, то ощущал на своем лице слезы.

Больше всего ему сейчас хотелось оказаться на земле и броситься на шею Денисио и Хуану Морадо. Нет, ничего такого он не сделает. Он подойдет к ним, пожмет им руки и скажет: «Если кто-нибудь из вас попадет в беду и если Павлито в это время будет рядом, можете не беспокоиться: он прикроет любого из вас и своей машиной, и своим телом». А может, он просто скажет: «Спасибо, товарищи. Постараюсь в долгу не остаться…»

Денисио подлетел поближе — вот только сейчас Павлито и увидел его лицо. Увидел и поразился: ни доброй улыбки, ни приветливости, ни радости. Показав рукой, чтобы Павлито разворачивался и шел за ними, Денисио с остервенением бросил машину в крутое пике, потом боевым разворотом с таким же резким набором высоты рванул ее вверх, закрутил сумасшедшую — бочку и через несколько секунд вновь промчался мимо Павлито, уже легшего на курс к своему аэродрому. И когда Денисио проносился мимо, Павлито опять не увидел на его лице ни радости, ни доброй улыбки — оно было хмурым, злым и точно бы растерянным.

«Что-то не так, — подумал Павлито. — Или устал он зверски, или еще что-то… А может, злится на меня, что отбился я от них во время боя и им пришлось меня разыскивать… И теперь начнет зудеть… Ладно, Денисио, позуди, можешь даже назвать меня идиотом, кретином, болваном — я не приму, я на тебя не обижусь. Я теперь никогда на тебя не обижусь, понял? Во веки веков…»

И еще о чем-то таком думал Павлито и все время улыбался, пока вдруг не поймал себя на мысли, что с ним тоже происходит что-то странное, вроде бы как неясная тревога закрадывается в душу и постепенно вытесняет оттуда и радость, и восторг, и благодарность к Денисио и Хуану Морадо, спасшим ему жизнь. И тревога эта все растет и растет и с каждой минутой принимает уже осознанную форму и ясность, от которой у Павлито леденеет сердце и стынет кровь в жилах.

В каком положении Денисио и Хуан Морадо увидели его последний момент? Что он, Павлито, делал в то время, когда они бросились в атаку на «хейнкелей» и срубили с одного захода обоих фашистов? Он шел под конвоем, шел в направлении фашистской территории. Ни сопротивления, ни попытки вырваться из клещей… Вот таким Денисио и Хуан Морадо его и увидели… И потому на лице Денисио нет ни радости, ни доброй улыбки. Он подумал, что летчик Павлито от страха поднял лапки кверху и сдался на милость победителей… В плен! В плев летела эта сволочь, ничего другого о Павлито Денисио подумать не мог, потому что все видел своими глазами! Да, он наверняка так и подумал: «Эта сволочь летит в плен… Эта сволочь Павлито — трус и предатель!»

— Не надо! — вслух сказал Павлито, вдруг ощутив, как пересохли его губы. — Не надо так! — повторил он.

И чуть ли не по-волчьи завыл оттого, что о нем так могли подумать и что он должен доказывать свою невиновность, а все вокруг — и Педро Мачо, и Риос Амайа, и Боньяр, и Шарвен, и Эстрелья — все будут стоять и смотреть на него, покачивая головами, не веря ни одному его слову…

Они дали возможность ему приземлиться первому, и когда он уже срулил со взлётно-посадочной полосы, сел вначале Денисио, а потом и Морадо.

Он увидел, как быстро, точно куда-то торопясь, вылез из кабины. Морадо, а Денисио продолжал сидеть в машине, положив обе руки на борт и склонив на руки голову. Обычно летчики после возвращения на, землю некоторое время так и сидят;, словно стараясь до конца прийти в себя, но сейчас — Павлито это понимал — Денисио остается в машине для того, чтобы оттянуть время.

Механик Павлито, испанец Эскудеро, маленький, худенький паренек с необыкновенно живыми черными глазами и длинными густыми бакенбардами, прыгнул на крыло и о чем-то быстро-быстро начал говорить, показывая то на небо и точно нажимая пальцами и а гашетку — т-р-рр, трр-рр-рр, то на землю, изображая, видимо, как взрывается упавший фашистский бомбардировщик у-у-ух, у-у-ух, то закручивая руками воображаемые фигуры высшего пилотажа, и все время улыбался, по-детски радуясь возвращению своего «камарада Павлито» и приговаривая: «Муй бьен! Муй бьен!». А Павлито продолжал сидеть в кабине, глядя отрешенно на Эскудеро, ничего ему не отвечая, будто какой-то глухонемой, и если бы Эскудеро не был таким восторженным человеком, и если бы его радость была не такой искренней, он, наверное, смертно обиделся бы на «камарада Павлито»: разве сегодня не великий праздник для тысяч и тысяч мадридцев, своими глазами видевших, как повернули вспять фашистские бомбардировщики и как многие из них горели, взрывались, падая на землю, которую они сами изуродовали? В первый же раз они повернули вспять, камарада Павлито, и отправься ты сейчас в Мадрид, покажись там на улице, тебя подхватят на руки и понесут по всему городу, как героя, лучшие красавицы столицы будут тебе улыбаться, старухи начнут плакать от счастья, и в каждом кафе тебя станут угощать отборными винами. Чего ж ты такой грустный, камарада Павлито, почему ты не разделяешь общую радость?

Денисио наконец вылез из кабины и направился к машине Павлито. Обошел вокруг нее, остановился у крыла и долго смотрел на десятки пробоин в фюзеляже. Павлито видел, как он несколько раз качнул головой, словно что-то про себя решая. Затем резко повернулся и зашагал в штаб. И даже мимолетного взгляда не бросил в сторону Павлито. Чужой человек, совсем чужой.

И тут Павлито увидел, что к нему подходит комиссар полка Педро Мачо. Подходит все ближе, ближе, и вот правая рука поднимается, пальцы сжимаются в кулак — старый коммунист Испании приветствует камарада Павлито привычным жестом:

— Но пасаран, Павлито! Они не прошли!

Павлито понимает, о чем говорит комиссар. Да, но пасаран! Да, они не прошли! И не пройдут, черт подери, и если ему, Павлито, не поверят, он устроит такой цирк, что чертям станет тошно!

Он сбрасывает ремни, выпрыгивает на крыло и сильно бьет по плечу механика Эскудеро:

— Муй бьен, Эскудеро! Слышишь, парень, я говорю — все в порядке!

Потом он спрыгивает на землю и идет навстречу Педро Мачо. Поднимает правую руку к груди, сжимает кулак:

— Но пасаран, комиссар! Не прошли сегодня, не пройдут и завтра. Понимаешь, о чем я говорю? Мы им, сволочам, покажем еще не такое, можешь не сомневаться, комиссар! И если кто-то отворотит от меня морду, я ему кое-что скажу. Слышишь, камарада комиссар?

Педро Мачо дружески обнимает Павлито, говорит:

— О, моррду! Хорошо, камарада Павлито.

Он обнимает Павлито одной рукой, и они не спеша идут по аэродрому. Летчиков у машин нет: те, кто вернулся, ушли на КП. А кто не вернулся?

Педро Мачо с болью говорит:

— Иржи Бота, Чехословенска… Марио Диас, Испания… Педро Ариас, Испания…

Павлито мало знал чеха Иржи Боту, испанцев Марио Диаса и Педро Ариаса, но сейчас они все для него близкие друзья, и он искренне скорбит об утрате.

— Ничего, камарада комиссар, — говорит Павлито, — мы за них отомстим, можешь мне поверить. Фашисты еще умоются кровавой юшкой, которую мы им пустим…

Риос Амайа сидел за столом, положив перед собой руки, и, слушая Хуана Морадо, смотрел не на него, а на свои сжатые кулаки, точно старался не показать, какие мысли бродят сейчас в его голове и какие чувства его обуревают.

Денисио слушал Хуана Морадо с таким вниманием, точно от каждого слова командира эскадрильи зависела не только его собственная судьба, но и судьба всех советских летчиков, прибывших в Испанию драться с фашистами! Хуан Морадо рассказывал командиру полка о перипетиях боя, о том, как погибли Иржи Бота, Марио Диас и Педро Ариас, рассказывал очень подробно, и Денисио не мог не удивляться тому, что Хуан Морадо все это видел, видел такие — детали, которые он сам, Денисио, видеть в пылу боя не мог, — они ведь все дрались с таким напряжением, что, кажется, ни у кого из них не было возможности отвлечься хотя бы на миг.