Избавление

— Что же ты хочешь, товарищ Тубольцев? — спросил вмешавшийся в разговор Костров. На какой–то отрезок пути он забрался в кузов к солдатам, вместе с ними уминал виноград, и сейчас Верочка, сидя с ним рядом, нет–нет да и совала украдкой ему в рот крупные, просвеченные солнцем ягоды. — Чего же молчишь, говори откровенно!

— А я ничего не хочу, товарищ майор, — ответил Тубольцев. — Только знаю: вчерашнее требует отплаты.

— Так вот этого не будет. И не велю, а приказываю… Никакого произвола! Заруби себе это на носу. И вообще, относиться к румынам корректно и вежливо, — наставлял майор. — Нельзя же всех под одну гребенку. Врагов хватает, но среди румын есть нейтральные, а есть и-просто друзья. Конечно, сразу разобрать кто есть кто — трудно, да и нужно ли? И мы вошли в Румынию не счеты сводить, не мстить, а избавлять от фашизма. Надо, в конце концов, смотреть в будущее.

— И что же вам виднеется в будущем? — спросил Голышкин.

— Увидим потом. И увидим, надеюсь, хорошее… Пойдут с нами одною дорогой.

— А я думал, как бы ихних солдат побольше подключить заодно с нами фронт доводить… — высказал думку Горюнов.

— И это, надеюсь, будет.

Поторапливали колонну двигаться быстрее. А куда спешить? Порохом вроде и не пахнет. Впрочем, стоит прислушаться, как откуда–то издалека, из синеющей гряды невысоких гор, доносится воркотня грома. Но откуда взяться грому, коль небо чистое–пречистое, ни единого облачка? А воркотня доносится все громче. Значит, где–то еще бушует война. Оттуда, с синеющих гор, донеслись бухающие один за другим взрывы. Похоже, война еще опаляет и румынскую землю.

Большой привал устроили на окраине городка, у пруда с плакучими ивами, которые, будто задумавшись, свесили до самой воды космы длинных ветвей.

Теперь, в глубине Румынии, советские солдаты замечали оживление улиц. Уже и ребятишки выбегали к дороге, рассматривали движущиеся на машинах, на повозках и пешими войска. Незнакомые для них, совсем чужие были солдаты, но все–таки безбоязненно и смело подходили к ним, зыркали глазами, надеясь, а вдруг что–нибудь перепадет. Окопному солдату нечего было дарить, разве что запас пуговиц или звездочек, и ребята подставляли ладони, рассматривали эти немудреные вещички, как драгоценности, и без умолку приговаривали:

— Мулцумеск, мулцумеск!*

_______________

* М у л ц у м е с к — спасибо (рум.).

Подъехал румын на телеге, которая называется у них, уверял Митря, каруца. Одетый по–летнему, в жилет, в белую, как исподняя, рубашку, в барашковой шапке, румын еще издалека встал на передок каруцы, снял шапку и, размахивая ею, улыбался. Затем привязал лошадь к иве, подошел к солдатам и, показывая на свои залатанные штаны, громогласно объявил:

— Я исте миссия! — и галантно раскланялся.

Солдаты, услышав это, рассмеялись.

— Что вам угодно? — вмешался подошедший Митря и разговорился по–румынски, сразу посерьезнев.

Оказывается, румын послан батраками и спрашивает у советских товарищей, как им, батракам, поступить с помещичьим имением, надо ли приступать к дележу земли, скота, инвентаря?..

Митря не посмел давать советы и обратился к Кострову. Выслушав, майор припомнил заявление Советского правительства о том, что советские войска посланы за границу с одной целью: преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции, а внутреннее устройство, какую избрать власть, дело самого народа.

— Так и передайте, что советские воины не вмешиваются во внутренние дела Румынии. Это собственная воля румын, как подскажет им совесть, так и поступят.

Митря чин чином растолковал батраку. Тот любезно поклонился командиру, всем солдатам и побежал к повозке, выкрикивая: "Популярна республика!"

— Рад был, — пояснил Митря. — Говорит, мы сами расправимся с помещиком!

Поблизости от места стоянки машин размещалась корчма, под синим шатром толпились люди, пили цуйку. Крепка же у румын цуйка, вроде нашего первача, но пить приятнее. Митря пояснил, что цуйка делается из кукурузы, слив или винограда и оттого лучше пьется, мягче и душистее на вкус.

С привокзального рынка солдаты несли огромные арбузы, желтую айву, початки вареной кукурузы…

— Ребята, наши деньги меняют на ихние! — объявил вездесущий Тубольцев, успевший купить детишкам и жене недорогие подарки. Особенно нахваливал бусы из ракушек, которые даже нацепил себе на шею, и, увидев на нем эти морские разноцветные перламутры, товарищи шутили:

— Ни дать ни взять королевский принц!

— А что? Поставили бы, так и править начал бы государством! глубокомысленно заметил Горюнов.

— Парик нужен, тогда сошел бы и за самого короля! — пошутил лейтенант Голышкин.

Откуда–то прибежала Верочка, отозвала Алексея Кострова в сторону, впопыхах попросила:

— Алешка, дай мне взаймы денег. Рублей сто.

— Зачем тебе? Для таких бус?

— Дай же! — И, видя, что Костров жмется, полагая, что на такие безделушки и денег незачем тратить, поддела с видимой обидой: — О, жадюга!

Их разговор невольно подслушали стоявшие поблизости товарищи.

— Получается некрасиво… — сказал Голышкин, ни к кому не адресуясь; Костров посмотрел на него с укором: "Мол, чего подзуживаешь?" Вовремя подогрел и безбровый Андреев, сказав прямодушно:

— Ссудите, товарищ майор, без пяти минут жена ведь… А то мы соберемся всем батальоном и наскребем… Так сказать, в порядке залога… Выкуп…

— Какой залог? Кого выкупать?

— Знаем, знаем, — вторил Голышкин. — Свадьбу–то устроите или зажилите? Не–хо–ро-шо…

Вконец устыдясь, Костров вынул кошелек, зажал его меж колен, намереваясь отсчитать, но Верочка выхватила портмоне, взяла деньги, чмокнула Алексея в щеку и убежала.

— Вот так оборачивается, — проговорил нарочито поникшим голосом Голышкин. — Мы печемся о ней, выкуп за нее хлопочем, а она опять все благодарения ему же шлет.

— Что же ты хотел? Поцелуй на всех разделить? — насмешливо спросил Андреев.

Такие шутки Костров терпел молча.

Вернулась Верочка со свертком: купила себе кофту. Шерстяную, модную.

— Потратилась, — сказала она, повинно глядя на Алексея. — Но ты не обижайся. Все–таки кофта — вещь.

— Так легко не отделается. Мы его заставим шубу тебе купить, оденем павой будешь ходить, — незлобиво подтрунивал Голышкин, глядя на довольную Верочку: — А ты с него требуй, по праву готовенькой жены…

— Перестаньте вгонять его в краску. Он у меня Добрый, — заступилась Верочка и, как бы оправдываясь, добавила: — А то пообносилась, и не в чем на людях показаться в случае чего… — Она еще не смела громко сказать о близости конца войны, хотя и чувствовалось, что, раз продвигаемся вот так, почти беспрепятственно за границей, значит, дела у немцев плохи, значит, скоро увидим и конец войны.

— Еще предстоит многое… — неопределенно проговорил Костров, и будто тень по его лицу скользнула.

Подъехал на "виллисе" полковник Гребенников, в комбинезоне, при полном снаряжении. Сбоку у него торчала кожаная кобура с пистолетом ТТ. Через плечо висел автомат. Ну и вооружился! В такой–то явно не боевой обстановке Костров и пригласил Гребенникова отведать с ними арбуза, который принялся разрезать догадливый Нефед Горюнов.

— Это можно, — согласился Иван Мартынович. — А то жажда мучает. Иссохло в горле.

Позже Гребенников попросил собрать личный состав батальона. Костров хотел подать команду на построение, но Гребенников сказал, что это вовсе не обязательно, можно и сидя слушать, и велел располагаться в тени высокого платана.

— Солдаты, — заговорил он вдруг изменившимся, почти торжественным голосом. — Докладываю вам последние новости. Румыния выбита из колеи… Антонеску и его режим держатся на волоске. Еще упорствуют, правда, немецкие гарнизоны, хотят удержать Румынию в своих когтях. Удерживают за собой Плоешти, как нефтеносную базу, питающую гитлеровскую военную машину… Нам стало известно, что 23 августа в Бухаресте вспыхнуло вооруженное восстание. Там, в румынской столице, поднялись патриотические силы, и во главе их Румынская коммунистическая партия, румынские коммунисты, вышедшие из подполья. Не сегодня завтра Румыния отпадет от Гитлера, перейдет на нашу сторону…