Сектор обстрела

Кузнецов снова подрегулировал фокус.

— А это как понимать?! — вырвалось у ротного.

Маслевич, оглядываясь на сопку, с которой только что бежал, петлял между валунами. При этом он пытался уворачиваться от пуль, разбивающих камни под его ногами. Наконец, видимо, выбившись из сил, он упал под более-менее надежный валун и замер там, сжавшись в комок.

Кузнецов понял, что стреляли с позиции Белограда:

— Да что у них там происходит…

Кузнецов не успел навести трубу на огневую точку Белограда. Когда он только подумал об этом, шквал огня обрушился на позицию роты. Ротный не успел даже испугаться. Первая же пуля вырвала у него трубу из рук. Ее осколки разлетелись во все стороны. Длиннющая серия пулеметных очередей, сея смерть и разрушения, полилась на роту. Солдаты еще не успели ничего понять, как между ними с тяжелыми шлепками, пронизывающим свистом и жужжанием начали ложиться пули.

В том, что это был ПКМ, не было никаких сомнений. Такой скорострельности и кучности и сотня духов с их бурами не обеспечит. Ротный опешил. Куда спрятаться от обстрела он не видел. С позиции Белограда рота была как на ладони. И сейчас его пулемет расстреливал своих.

"Неужели он решил уйти… Неужели Озеров был прав?.." — пронеслось в голове у Кузнецова.

Первые отчаянные крики, полные боли и страдания, начали раздаваться с левого фланга. Горячая волна ужаса захлестнула Кузнецова. Явно роту пытались поднять с левого фланга и погнать под пули душманов, залегших на склоне справа.

Впервые ротный не знал, что делать. Бежать было некуда и спрятаться от пулемета было негде. На его глазах расстреливали его солдат, и он ничего не мог сделать. Уворачиваясь с запозданием от пули, уже разбившей булыжник у его головы, с криком покатился вниз Белинский:

— Он уходит, Саня!

"Это все…" — решил Кузнецов. Внутри словно оборвалось что-то. Его несгибаемая, железная воля будто растворилась и уступила место отчаянию. Он не стал подчиняться инстинкту самосохранения, внезапно потребовавшему бросить тело под ближайший валун. Если даже он выживет сейчас, все равно отсюда уже не уйдет. Моджахеды были везде. И видеть, как расстреливают его солдат, он не хотел.

С обречённостью загнанного зверя он поднял свой ствол в сторону позиции Белограда с твердым намерением или получить пулю самому, или расстрелять пулеметчика, кого бы он там не увидел. В прорези прицела уже появился немудреный полуразрушенный каменный бруствер.

Ротный еще успел удивиться: "Как это он еще мне башку не снес?" Через мгновение и он, корчась от боли, согнулся в дугу. Пуля вошла ему в бедро.

Рядом в бессильном отчаянии завыл Старостенок:

— Данко…о, падлюка…а!

С нечеловеческим рычанием Старый поднял ствол в сторону огневой точки Белограда. Он уже нашел пулемет, изрыгающий непрекращающийся, смертоносный поток огня. Он уже приготовился послать в цель первую пулю, но дальнейшее парализовало все его движения.

Руки, сжимающие оружие, безвольно упали вниз. До слуха донесся раскатистый чудовищный грохот. Следом на горы обрушилась оглушительная тишина…

Его веки устало сомкнулись. Потрескавшимися губами, с заметным облегчением, он еле слышно произнес:

— Ну, наконец-то… Слава Богу…

Глава сорок вторая

— И что дальше?

— А ты как думаешь?

— Думаю, у тебя крыша поехала.

— А у тебя не поехала, когда ты Рустама?..

Богдан сделал для себя открытие: тихоня-Маслевич умел делать поступки и имел характер. Причём, характер натуры весьма подленькой. Несмотря на молодость, мерзавец знал, чем зацепить.

— Ты сам видел или Шамиль тебе нашептал?

— Какая разница? Тебе все равно в роту дорога закрыта. Я слышал: мужики тебя зароют.

— Ага… А тебе жить да жить еще… А как жить, тебе уже насрать?

— Насрать! Меня ребенок дома ждет… А ты?… Кому ты… — Мася уже чуть не плакал от отчаянья. — Ты ведь не слышал, как Рустам рассказывал про сына?… Как он смехом заливается, когда его вверх на руках подбрасывают… Не слышал?.. А я слышал. И тоже так хочу…

Богдан уставился ему в глаза. Только сейчас он понял: "Мася вбил себе в голову, что я оставлю его в прикрытии и уйду сам". Богдан подавил в себе желание тут же заехать щенку по морде. Внешне Белоград не показывал виду, что с ним происходит. Но внутренне Богдан запаниковал. Он понял, что у него нет другого выхода, кроме как собрать волю в кулак и ждать. Только чего ждать? Очереди в спину из ДШК, или пули в лицо? Но справиться с эмоциями Белоград так и не сумел.

Сознание забилось в поисках выхода. Но выхода не находилось. Оставалось только ждать момента, когда Мася отвлечётся, если у него раньше не дрогнет рука, и он, неожиданно для себя, не нажмет на спусковой крючок. А того и так трясло от волнения. Убить человека, глядя ему в глаза, — задача не из легких. А Маслевич сегодня убил впервые. Богдан лихорадочно искал способ заставить Масю отвлечься хотя бы на секунду. Но тот даже моргнуть боялся. Боялся, чтобы не прозевать ни одного движения сержанта.

Он прекрасно понимал, кто ему противостоит. Он уже и сам испугался своего поступка. Но первый шаг уже был сделан: ствол он уже поднял. И теперь понял, что этот шаг необратим. Понял и пожалел. Стало страшно. Он-то хотел всего лишь, чтобы они ушли вдвоем, чтобы его не оставили в этом аду одного. Но теперь, если они и вернутся в роту вместе, о его поступке узнают все. Его «зароют» еще раньше, чем Белограда. И Богдан не сможет промолчать из благородства, которым кичатся все дембеля. Теперь, даже не из жажды мести, просто из соображений безопасности он будет обязан рассказать, как «молодой», чтобы выжить, чуть не завалил «деда»…

Белоград понял, какие мысли сейчас одолевают бойца:

— Не бойся — никто не узнает.

Мася не ответил.

Шестым чувством Богдан почувствовал, что за спиной, там, где остался ДШК, тоже что-то происходит. Если духи сейчас доберутся до пулемета, уже не поможет ни реакция, ни удача. Они просто расстреляют их обоих, как в тире. Но отвернуться от ствола, направленного ему в лицо, Богдан не смог. Ему и в голову не пришло, что это могло оказаться самым простым выходом из ситуации. Сейчас он боялся спровоцировать Маслевича на выстрел. Объяснять ему сейчас что-либо было бесполезно. Если безумец поднял на тебя оружие, то уже не опустит. Этот ствол обязательно выстрелит. Остается только или отобрать этот ствол, или выстрелить первым. Спрятаться за камнем, как от душманов, тут уже не получится…

Характерный, нарастающий свист винтов только добавил напряжения. "Не хватало еще, чтобы летуны поджарили", — подумал Белоград.

Маслевич все так же неотрывно смотрел Дану в глаза. Время, чтобы обозначить себя дымом, еще было. Еще надеясь, что все обойдется, Белоград как можно спокойнее произнес:

— Может, вертушка?

— Может, и она.

— Может, дым надо? — уже с тревогой в голосе.

В глазах Маслевича появилось недоумение. Драгоценные секунды истекали. Богдан понял, что Мася еще не понимает, что происходит. Но найти нужные слова не успел.

— Придурок, они на красные ракеты летят. Без наводки.

Глаза Маслевича забегали. Он разрывался между желанием что-либо понять, и страхом отвлечься от действий сержанта. Богдан, уже отчаявшись, что-либо изменить, заорал:

— Духи под дымовой завесой. Летуны нас расстреляют!

— Как это нас?

Богдан постарался как можно быстрее прокричать:

— Дым давай, придурок! Роту мочат. Что летуны решат, когда здесь нас заметят? Откуда им знать, что мы не духи?

Душераздирающий вой НУРСов отвлек Маслевича всего лишь на секунду. Но и ее оказалось достаточно. Белоград ударом ноги отвел ствол в сторону. Мася уже и не решился бы стрелять — спусковой крючок сам нажал на палец. Раздался выстрел. Богдан успел подумать, что, если бы не этот удар ногой, ему бы уже не жить. Перепуганный Мася все равно бы выстрелил. Пуля смачно чавкнула в песок. Следующим движением Богдан другой ногой толкнул Маслевича в простреленное плечо. Тот неуклюже взмахнул руками, упал навзничь и покатился вниз.