Не оглядывайся, сынок

На второй день маневров наш взвод оказывается «отрезанным» от основных частей и, в частности, от батальонной кухни. Взводному ничего лучшего не приходит в голову, как назначить меня поваром, придав мне в помощники Федю Котова. Нам вручают топор, ведра, пачек двадцать пшеничного концентрата, несколько банок тушенки, соль и говорят, чтоб ровно через три с половиной часа обед был готов.

Взвод уходит «бить врага», а мы с Федей остаемся на опушке леса, горестно размышляя, как поступить со всем этим добром.

— Могли бы и сухим пайком один день обойтись, — ворчит Котов.

— Конечно, могли бы, — соглашаюсь я, а потом добавляю: — Скажи спасибо, что концентрат, а не картошку выдали. Сидел бы сейчас да чистил. А тут все просто: размять, залить водой, довести до кипения и варить при помешивании пятнадцать-двадцать минут. Сообразил?

— Сообразил, — все тем же недовольным тоном отозвался Котов. — А тушенка?

— Тушенку потом туда же.

— И пожиже сделать.

— Зачем?

— А чтоб больше вышло.

— Ладно, там посмотрим. Давай костер сооружать.

Вечно сонный и неповоротливый Котов оказывается тут куда проворнее и сноровистей меня. Я бы, наверное, не догадался так вырубить и пристроить рогатины для подвески ведер и вряд ли сумел бы в момент добыть огонь от кресала с помощью сухой берестинки. Да и особо удивляться нечему: в нечастых пионерских походах наши пионервожатые и близко нас к огню не подпускали, спичек в руках не разрешали держать — как бы одежду не спалили да как бы не запачкались или, не дай Бог, искра в глаз не попала. А Федя жил в деревне, ходил в ночное и с такой же ребятней, как сам, палил костры без всякого надзора, пек картошку и умел делать много разных интересных вещей, которые, нам, городским, были недоступны.

— Здорово это у тебя получается. Молодец! — хвалю я Котова. Федя расплывается в улыбке. — Теперь бери ведро, неси воду, а я буду концентраты разминать.

Я могу и сам сходить за водой, дело нетрудное, метрах в ста протекает неширокая речка или ручей с прозрачной холодной водой, но Федю нужно держать в постоянном движении, иначе он обязательно уснет, хотя, как я уже говорил, он преспокойно мог спать и на ходу.

Федя уходит. Я разминаю концентрат, притаскиваю еще валежника, выбрав какой посуше. Котов не появляется. Неужели заснул или выкупаться решил? Ну, погоди ж…

Ведь не ему — мне дадут нахлобучку, если обед к возвращению ребят не будет готов. А часов у меня нет, так, по солнышку, время определять приходится. Пока вода закипит да еще сварить… И только я собираюсь идти к ручью — раздвигаются кусты, и я чуть не валюсь со смеху. Обливаясь потом, держа перед собой почти пустое ведро на вытянутой руке, выползает мой Федя. Лицо испачкано, гимнастерка в грязи, а правая нога стянута двумя нетолстыми кольями и туго перебинтована.

Я сразу догадываюсь, что произошло, и прежде всего, виню в том себя, но от смеха удержаться не могу. Конечно, следовало бы лишний раз предупредить Котова, что мы не на пикнике, а в «окружении противника», да, признаться, я и ям почти позабыл об этом. И вполне могло случиться, что Федя застал бы меня у размятого концентрата с «пробитой» головой.

— Только нагнулся воды черпануть, — возмущенно рассказывает Федя, потирая колено, — они, эти два идиота, санитары из третьего взвода, выскочили откуда-то сзади и говорят: вы ранены, бедро пробито и голень тоже. Эта голень-то, что ли?.. А я — идите, говорю, к… и послал. А они мне кулак под нос: скажи спасибо, что ранен, а то и убить можем, и будут тогда твои ребята до завтрева воды дожидаться. Ложись, говорят, бинтовать будем, и колья вот эти тащат. Заранее, гады, вырубили. — Федя со всей силой ударил кулаком по перебинтованной ноге. — Хотел я им по мордасам, а они — доложим, говорят, ротному, десять суток губы отхватишь. Ну, на губу меня не тянет — лег. Устроили перевязку и снимать не велели до особого распоряжения. Воды-то, говорю, дайте набрать, взвод без обеда останется. А они — неси, что успел зачерпнуть, а не то в медсанбат отправим. Им что — и отправят, чтоб их… Ну, пополз, куда денешься…

Я выспрашиваю, где сидят санитары, пробираюсь к ручью, нахожу омуток и, не высовываясь из ивняка, набираю воды.

Первым делом, как это делала мать, я бросаю в ведро с водой соль, затем засыпаю концентраты, совсем позабыв, что в концентрате соли достаточно. Есть такую кашу даже с тушенкой невозможно.

Что делать? Федя ликует: давай разбавляй, больше будет. Приходится разбавлять. И ничего, суп получается что надо, и главное — вдоволь. Ребята и взводный довольны.

А когда стемнело, взвод, обманув утратившего бдительность «противника», выходит из «окружения». Взводный разрешает Котову снять «шины».

На следующий день мы с Федей возвращаемся в расчет которому дано задание пройти незамеченным в западном направлении около километра, свернуть от стоящей где-то там березы с обглоданной зайцами корой вправо выйти на опушку, окруженную молодым ельником, и открыть огонь по «врагу», что занял оборону за избой-развалюхой.

Взводный засекает время, и мы, навьючив за спины части миномета, двигаемся в заданном направлении. Ни тропы, ни дороги — идем напрямик. Не проходим и двухсот метров, к сержанту Климову подбегает связной, что-то на ходу говорит. Климов останавливается, оборачивается к нам:

— Я убит, — и отходит в сторону.

— Чем? — наивно спрашивает Котов. Сержант со значением крутит палец около виска. Заменить Климова на правах наводчика должен бы Саша Латунцев, но он почему-то растерянно смотрит на меня, словно умоляет выручить. И я выхожу вперед:

— Обязанности командира расчета беру на себя. Сказанного не вернешь. Климов и связной уходят. Я стою, сомневаясь, не много ли взял на себя, не засмеют ли ребята, станут ли выполнять мои команды. Случись такое на фронте, — я бы отвечал за жизнь каждого человека из расчета и в первую очередь за выполнение задания. Да, хорошо трепаться, что сержантам не жизнь, а малина, командуй себе! А вот как в их шкуре окажешься, все видится в другом свете.

— За мной! — резко, подражая Климову, командую я. Ребята послушно шагают следом. Теперь главное не растеряться, не показать, что я боюсь ошибиться, завести их не туда, куда следует, и я уверенно, словно сто раз ходил здесь, веду расчет к неизвестной березе.

Впереди просвет. Что там — опушка? болото? Оказывается, хуже: высокая железнодорожная насыпь. Хоть бы намекнул о ней взводный. И насыпь наверняка «простреливается». Преодолеть ее можно только рывком.

За насыпью, чего уж никак нельзя было ожидать, канава метра в два с половиной шириной, залитая болотной жижицей. Мелка, глубока ли, раздумывать некогда. Знать бы, разбег взял, а так… отталкиваюсь что есть силы от осыпающегося под ногами гравия, двунога прижимает к земле, каких-то полметра не допрыгиваю и увязаю чуть не по пояс, разодрав к тому же ладонь об острый сук попавшейся под руку коряжины. Латунцев и снарядный просто перебредают канаву, а этот болван Котов мечется по насыпи с лотком мин за спиной.

— Ложись! — кричу.

Котов падает ничком. Уходят дорогие секунды. Хорошо, никто нас не видит. А, может, и видят, да не хотят оставлять расчет еще и без подносчика.

Котов неловко, выпучив глаза, переползает рельс, съезжает вниз и поджимает ноги: как бы не замочить.

— Прыгай! Быстро!

Котов растопыривает руки и прыгает по-лягушечьи, шлепнувшись животом о мягкую мшистую кочку, обдав нас густыми брызгами.

Наверстывая упущенное, мы почти бежим. Котов постанывает, просит обождать, у него, кажется, размоталась обмотка, но ждать некогда. Вперед! Только вперед!

Где же эта злосчастная береза с обглоданной зайцами корой? Уж не сбились ли из-за насыпи с заданного направления? Сверяюсь по солнцу. Нет, вроде бы идем правильно. Просто, наверное от волнения, слишком длинными кажутся оставляемые позади метры.

Приглядываюсь к каждой березе. Все они обглоданы у комля. Может, эта, большая и одинокая, видная отовсюду? Подхожу — точно! Обрыв коры еще свеж, не успел потемнеть. Так, теперь вправо. Ага, вот и опушка. Полный порядок. Пока ребята устанавливают миномет, я по-пластунски ползу к кромке леса, нахожу глазами стоящую на взгорье разваленную наполовину избу, определяю расстояние, угол, прицел, вспоминаю порядок отдачи команды: