Уральский парень

— Пить хочу, — попросила Галя. — Во рту пересохло.

Зашли в буфет. Там было людно. Володя полез без очереди, но поднялся невообразимый гвалт. Пришлось отступиться. И тут его окликнули:

— Эй, приятель!

Володя оглянулся: за столиком сидел Шишкин и приветливо улыбался. Володя поздоровался.

— Сто граммов? — спросил Шишкин. — Садись. Сейчас устрою.

— Лимонаду хотел купить.

— Проще пареной репы. Садись.

— Но я с девушкой.

— Еще лучше. Веди ее сюда. Я сейчас все организую.

Володя колебался, но Шишкин подтолкнул его:

— Зови, зови!

Он привел к столику Галю. Сели. Шишкин уже пробирался от буфетной стойки. В левой руке держал две стопки, в правой — бутылку лимонада, горлышко которой было накрыто стаканом. Все это он поставил на столик, присел рядом с Балашовым и улыбнулся:

— Полный порядок! Простите, не знаю, как вас, — обратился он к Гале. Она назвала себя. — А вас Володей звать, на Сугомаке слышал, запомнил.

Он налил Гале лимонаду, взял стопку с водкой, привычно стукнул ею по другой стопке, приглашая Володю выпить:

— За будущих солдат!

— Я не пью, — отозвался Балашов.

— Немного можно. Служба будет легче. Я вот тоже племяша провожаю. Куда-то удрал от меня. Пей, приятель!

Шишкин выпил водку одним глотком, поморщился и закусил ломтиком сыра. Володя собирался тоже выпить, но поймал строгий, осуждающий взгляд Гали и отставил стопку.

— Слабак! — покачал головой Шишкин. — Ладно, не пропадать же добру. — Он выпил водку из второй стопки, крякнул:

— Хороша!

Галя глазами звала Володю из буфета, но он считал уйти сразу неудобным. Шишкин, закусив, обратился к Балашову:

— Угощай, приятель, из своего портсигара.

Володя положил портсигар на стол. Шишкин закурил, пустил несколько сизых колец дыма и спросил:

— Работаешь-то где?

— На механическом.

— И приятель тоже?

— Нет, он десятиклассник.

— Наверно, серьезный парень?

— Кто его знает, — пожал плечами Балашов: ему не хотелось отвечать на этот вопрос определенно.

— У меня племяш такой же. Чуть что — в бутылку лезет. Вчера шутя говорю ему: «Ну, дорогой, служить тебе, как медному котелку». Так что ты думаешь: придрался к медному котелку — и все. Сегодня еще сердится. Сюда пришли вместе, куда-то смылся от меня. Не найду никак.

Шишкин заглянул в настежь открытое окно, налил Гале еще лимонаду, улыбнулся.

— Спасибо, — почему-то смутилась она.

— Много тогда нарыбачили? — обратился он к Балашову.

— Не особенно.

— Я, понимаешь, не люблю такую рыбалку: в час по рыбке. С тоски околеть можно. То ли дело с бреднем. Закинешь раз-другой, глядишь — пудик, а то и два рыбешки да всякой: и окуни, и щуки, и лини… — Шишкин снова выглянул в окно и вдруг закричал: — Эге-гей, Антон! Обожди, дорогой! — повернулся к Балашову, виновато улыбнулся: — Извини, племяша увидел. Счастливо! — махнул рукой, и Володя глазом не успел моргнуть, как Шишкина словно метлой вымело из буфета. Галя прыснула в кулак: смешной ей показалась поспешность Шишкина. Балашов лишь головой покачал.

— Допивай лимонад, — сказал он, — а я покурю и пойдем потанцуем.

Он полез в карман за портсигаром, но там его не было. Растерянно скользнул взглядом по столу и тут отчетливо вспомнил: портсигар лежал перед Шишкиным. Володя с шумом отодвинул стул, шепнул Гале:

— Жди здесь. Я мигом.

Шишкина догнал почти возле выхода из сада. Он шел с белобрысым парнем, наверно, с племянником. Володя тронул Шишкина за плечо. Тот обернулся, удивленно поднял брови.

— Хо! — воскликнул он. — Что случилось? Я, кажется, за все заплатил.

— Вы взяли портсигар.

— Какой портсигар?

— Мой.

— Что ты говоришь?! — вдруг расстроился Шишкин. — Вот беда какая! Сейчас проверю.

Он провел руками по карманам пиджака, брюк и на секунду замер. Взглянул на Балашова и рассмеялся:

— Твоя правда, приятель! — вытащил из кармана брюк портсигар и вернул, покачал головой, удивляясь своему нехорошему поступку:

— Извини, приятель. Не подумай худого. По рассеянности. Однажды в гостях такой же конфуз приключился. Собираюсь уже домой, хоп — что такое? В кармане серебряная ложка. Не заметил, когда положил. Перед хозяевами неудобно было, хоть сквозь землю провались!.. Так что извини, не обижайся.

Он пожал Балашову руку чуть повыше локтя и зашагал к выходу, догоняя племянника. Володя вернулся к Гале и рассказал ей все. Она вскинула брови:

— Странный он какой-то. Ну, ладно. Пойдем лучше потанцуем.

Они поспешили к танцевальной площадке, откуда доносились звуки незнакомого грустного вальса.

7

Через три дня провожали в армию Славку. Проводы были шумные и торжественные — с речами, оркестром. Уезжающие по команде заполнили теплушки. Славка, остриженный наголо, выглядывал из-за спины своих товарищей — щупленький, совсем мальчишка.

На перроне, в стороне от других провожающих, стояли Славкины родители. Отец такой же худощавый, как Славка, с черными, чуть разбавленными сединой усами, помахивал сыну кепкой и придерживал за локоть жену. Она плакала, не отнимая от глаз платка. Иван Григорьевич храбрился, старался сдержать слезы, но они сползали к усам и путались в них.

Славка старался раздвинуть чужие плечи, мешающие ему, и тоже махал рукой. И как-то виновато улыбался.

На Володю и Галю Славка не обращал внимания. И лишь когда поезд, звякнув буферами, тронулся, он сделал отчаянное усилие, вырвался к самой перекладине, которая перегораживала вход, и закричал:

— Володька! Галинка! До свидания, друзья!

Славке казалось, что поезд стоит на месте, а перрон с сотнями провожающих медленно плывет мимо него. В соседнем вагоне нестройно пели:

Но Славка не слушал песню. Он махал рукой и улыбался.

Поезд растаял за поворотом. И только тогда Володя почувствовал, какого незаменимого друга не стало рядом. С тех пор, как Володя помнит себя, помнит он и Славку. Жизнь казалась просто немыслимой без него. И вдруг первая разлука. Кто может угадать, будет ли встреча?

Володя и Галя подошли к Славкиным родителям.

— Ну-с, молодой человек, — обратился к Балашову Иван Григорьевич, — а вы когда отправляетесь?

— Через три дня, дядя Ваня.

— Уехал наш Славик, дай бог ему счастья, — проговорила Марфа Никитична и снова заплакала.

— Будет, мать, будет, — сердито утешал ее Иван Григорьевич.

— Да ведь жалко, батюшка: дите-то родное, — вытирая слезы, ответила Марфа Никитична.

— Ты одна, что ли, с сыном рассталась? Армия, она, брат, своя, родная.

— Уезжать будешь, ты уж приходи попрощаться-то, Володенька, — попросила Марфа Никитична.

Старики потихоньку побрели домой. Галя вздохнула, глядя им вслед, и неожиданно заплакала.

— Ты чего? — обеспокоился Володя. — Ну, чего?

— Ничего, — прошептала она, наклоняя голову, — пройдет.

Весь день Володя и Галя не расставались. Без цели ходили по городу, заглянули в еще безлюдный горсад. Проводы напомнили о близкой разлуке. О чем бы ни говорили, а мысли неизменно возвращались к ней. Обещали писать письма, ждать, что бы ни случилось.

Медленно брели пустынными аллеями. Не заметили, как им преградили дорогу два парня: один чернявый, небольшого роста, с челкой на лбу, другой на голову выше, хмурый, с утиным носом. Галя испуганно прижалась к Володе. Он спросил:

— Что, ребята, надо?

— Балашов? — прищурился чернявый.

— Балашов.

— Дай спичку.

Володя дал коробок. Парни прикурили, вернули спички. Чернявый приподнял кепку:

— Мерси, Балашов. — И парни удалились.

— Странно, — сказала Галя. — Ты их знаешь?

— Первый раз вижу. Наверно, на нашем заводе работают.