Военный слух

Глава тринадцатая

Муссоны начались в середине сентября. Сначала дожди шли только по ночам и рано поутру, проливные дожди, нагоняемые ветрами, которые дули с моря и гор к северу от Дананга. На рассвете ветер стихал до легкого спокойного бриза, а дождь становился изморосью. На оборонительных рубежах стрелки, просыпаясь в затопленных окопах, видели перед собою пейзаж, подобный негативному изображению на фотоплёнке — лишь серые, белые и чёрные тона. Вершины Аннамских гор скрывались за тучами, рисовые чеки и долины — за туманом, который назывался «крашэн», а склоны, видневшиеся в просветах между тучами и клубами тумана, были темны как после пожара. К середине утра прояснялось, туман рассеивался, и снова показывались очертания горных вершин. Воздух давил своей неподвижной тяжестью, поля парили под солнцем. Так продолжалось весь день, а ближе к вечеру на горы опять наползали тучи, и поднимался ветер, тарахтя жестяными банками, развешанными по проволочным заграждениям по периметру. Время от времени раздавался удар грома, и его ровный раскатистый гул был неотличим от звука артиллерийского орудия. Вечером снова начинались дожди.

В тот месяц штаб полка выдвинули вперёд, расположив его на нескольких ровных глинистых площадках у прохода Дайла. Батарею 155-миллиметровок разместили по соседству, и артиллерия всё так же распевала нам свои серенады. Орудий стало больше, так же как танков и палаточных лагерей, ещё больше стало проволоки, которая раскидала свои колючки посреди созреваюшего риса. Потерь тоже стало больше, в три-четыре раза. Славная маленькая война, которая давно уже перестала быть славной, перерастала теперь в большую войну.

Перед новой позицией штаба, по обе стороны прохода Дайла, располагались две высоты. В проходе стояла старая французская караульная вышка, она возвышалась над раскисшими подножиями холмов, где стрелковые роты сооружали новый передний край обороны. Почти каждый день колонны грузовиков, подвозившие колючую проволоку, мешкотару и боеприпасы, натужно взбирались по заболоченной дороге, которая вела через проход к переднему краю обороны. Всё делалось в атмосфере неотложной спешки. Ожидалось, что вьетконговцы начнут муссонное наступление, это ежегодное ритуальное действо во Вьетнаме, и новый рубеж обороны должен был не дать им захватить аэродром. Поэтому большую часть того месяца полк занимался тем, что копал землю, заполнял мешки песком и устанавливал проволочные заграждения. В расположении штаба мы приступили к сооружению большого командного бункера — в ответ на поступавшие сообщения о том, что вьетконговцы в больших количествах запасают тяжёлые миномёты и реактивные снаряды большой дальности. Пока отряд военных инженеров трудился на строительстве бункера, младших офицеров штаба отправили на земляные работы меньшего размаха, и они махали кирками и лопатками бок о бок с рядовыми и сержантами. Так приказал полковник Никерсон, новый командир полка — скорей не ради насаждения духа демократичности, а для того, чтобы побыстрее выполнить задачу. Однако эта атмосфера неотложной спешки наблюдалась только на переднем крае, в пехотных батальонах. Штабные в полку жили как раньше, особо не напрягаясь.

Копать под дождём, в грязи, которая через несколько дюймов от поверхности сменялась глиной — тяжкий труд, но мы восприняли эту работу как долгожданное избавление от нудного переворачивания бумажек. Мы вовсю занимались этим делом, когда полковник приказал нам всё бросить и приступить к работе над самым важным для него проектом: ямой для метания подков. Лейтенант Нарги, помощник майора Бурина, был назначен руководить этим проектом за две недели до того дня. И вот полковник, выдвинув вперёд свою огромную голову и сгорбив плечи, подошёл к нам и спросил, почему ничего не сделано по поводу ямы. Нарги пожал плечами — мол, война ведь идёт.

— Я тебя постоянно тереблю по этому поводу, Нарги, а ты ни черта не сделал, — сказал Никерсон. — Мне эта штука нужна прямо сейчас.

— Прямо сейчас, сэр? — спросил Нарги, глядя на него из наполовину отрытого окопа.

— Прямо сейчас, лейтенант. Повторяю — прямо сейчас. Ты и кто-нибудь ещё из этих — прямо сейчас за работу. И уже завтра я должен метать подковы. Ясно?

— Так точно, сэр.

Полковник развернулся и пошёл прочь — широкоплечий, с толстой шеей, с несоразмерно маленькой каской на голове. Когда он удалился на безопасное расстояние, Нарги швырнул лопатку себе под ноги.

— И да поможет мне Христос, — сказал он взбешённо, чуть ли не со слезами на глазах. — Когда ж я уберусь, наконец, из этой гребанутой части? Задолбали, докапываются без дела по мелочам. Как окажусь между этим козлом и Бурином — так и хочется камнем залепить. И да поможет мне Христос, уделаю кого-нибудь из них и в тюрягу попаду.

Излив свои горести, Нарги приступил к работе. На следующий вечер полковник радостно метал подковы. Лошадей во Вьетнаме нет, и где он брал подковы — ума не приложу.

Никерсон принял полк в конце августа, когда полковника Уилера отправили обратно в Штаты по состоянию здоровья. По контрасту с замкнутым, аристократичным Уилером, Никерсон был громогласным сквернословом и раздолбаем, любившим пообщаться с младшими офицерами, сержантами и рядовыми. Кроме этого, он был подвержен скоротечным, диким переменам настроения. В хорошие моменты это был сердечный, отзывчивый человек и энергичный боевой офицер, с усердием занимавшийся своей работой. В плохие же моменты казалось, что он находит какое-то извращённое удовольствие в том, чтобы вести себя безрассудно, зачастую путая мелочные дела с важными. С самого начала Никерсон дал понять, что он прибыл во Вьетнам, чтобы воевать, и вывел начальников секций штаба из их обычного умиротворённого состояния, потребовав работать полный рабочий день. «Мы эту войну не выиграем, если так и будем сидеть не отрывая задниц в этих чёртовых анклавах, — проревел он в первый же день своего пребывания в полку. — Я намерен перетащить всё здешнее хозяйство отсюда на южный берег». Он имел в виду, что собирается перевести полк в район вьетконговского опорного узла к югу от Дананга, но нашёлся человек, который напомнил ему, что братский наш 9-й полк уже действует в тех местах. Этот промах был вполне простителен — он ведь только что прибыл.

Тем не менее, невзирая на заявленное полковником намерение заставить штабных отрабатывать свои оклады в поте лица своего, они в скором времени вернулись к прежним привычкам. А у самого Никерсона начались какие-то странные причуды.

Однажды вечером, часов около восьми, он пришёл в столовую и обнаружил там группу офицеров, пьющих пиво.

— Что тут происходит, чёрт возьми? — спросил он.

— Ничего, сэр, — ответил один из них, капитан.

— Что значит «ничего»? Вы пьёте. Я сказал — никаких распитий в столовой после девятнадцати тридцати. А сейчас двадцать ноль ноль, господа офицеры.

— Сэр, — напомнил капитан Никерсону, — вы доводили, что после семи-тридцати не допускается употребление крепких напитков, и что нам можно пить пиво до двадцати одного тридцати. Мы убрали крепкие напитки в девятнадцать-тридцать. Мы пиво пьём, сэр.

— Этого я никогда не говорил.

— Прошу извинения у господина полковника, но вы это говорили, сэр. Вы сказали, что нам можно пить пиво до двадцати одного тридцати.

— Я никогда этого не говорил, — заорал полковник. — Нет-нет, этого я никогда не говорил. А теперь убрались отсюда на хрен и живо за работу. Мы находимся в зоне военных действий, и все вы должны работать. А за ваше сраное остроумие, капитан — не будет больше ни пива, ни чего покрепче, ничего не будет в этой столовой после восемнадцати тридцати.

Невзирая на то, что мы находились в зоне военных действий, полковник со страстью следил за футбольным тотализатором штабной роты. Шёл сезон 1965-го года. Полковник захотел, чтобы был тотализатор, и получил его. Тима Шварца поставили им заведовать. Я был на замене и следил за тотализатором в отсутствие Шварца.